Прислушивался к храпу и сопению студентов. Вспоминал об услышанных вчера в чужих разговорах сведениях. О советской школе. О «светлом будущем», которое обязательно наступит. О горном институте. О Зареченске. Подслушал я и кое-что о прошлом своих одногруппников. Пашка Могильный, как оказалось, имел разряд по шахматам. Оля Фролович семь лет посвятила гимнастике. Надя Боброва — чемпионка города по тяжёлой атлетике. Славка Аверин в старших классах боксировал.

«Сплошные спортсмены вокруг, — подумал я, поворачиваясь на другой бок. — Не горняки, а настоящий спортотряд».

Может, и Комсомолец в своём интернате не только за струны дёргал? Да только его об этом теперь не расспросишь.

«Дальше посмотрим: глядишь, ещё окажется, что я разрядник по плаванию или по прыжкам в высоту. А не по литерболу, как в прошлой жизни».

В девяностых мы чаще пьянствовали, чем уроки учили. Было же время…

«Но с песнями — это я зря затеял, — мысленно отметил я. — Без знания современного репертуара мне в музыкантах делать нечего».

Утром я пожаловался Пашке Могильному, что потерял голос. Решил сыграть на опережение, заранее отвертеться от просьб «что-нибудь спеть»: ведь вечером такие наверняка бы последовали (а я бы замучался фильтровать свой репертуар, с его «и целуй меня везде, восемнадцать мне уже» и «Владимирский централ, ветер северный»). Разговаривал с Пашкой громким шёпотом, изображал хрипы и покашливание. С остальными — и вовсе обходился жестами и печальными вздохами. Что привело к непредвиденному: за моё лечение взялась Света Пимочкина.

— Нет, ну ты зря вчера учудил с этим мытьём у колодца, — сказал Могильный.

— Совсем вы, мальчишки, бестолковые, — закудахтала узнавшая о моей болезни Пимочкина. — Закаляться нужно совсем по-другому! Я читала об этом в «Советском спорте». Кто же так сразу лезет в холодную воду? Балбес. Ну, ничего, Александр: я быстро тебя поставлю на ноги. Мама меня учила лечить простуду. Вот увидишь: уже вечером тебе станет легче. Возьму над тобой шефство!

Я попытался доказать Светке, что прекрасно стою на ногах, что не чувствую себя больным, что потеря голоса — ерунда, а не болезнь. Но мой шёпот остался неуслышанным из-за Светкиных горестных причитаний.

Пимочкина с упорством истинного комсомольского вожака принялась за дела. Припахала для помощи мне и старосту, с самого утра вертевшегося рядом с ней. Славка по её указке бегал кипятить воду, мыл посуду — совершал совсем не геройские, но полезные с точки зрения комсорга действия. Ещё до утреннего похода «в поля» меня накормили мёдом и «гематогеном», дважды напоили горячим чаем, влили в меня три ложки незнакомой горькой настойки, «задули» в горло порошок стрептоцида, умудрившись запорошить и мои глаза.

Я отчаянно сопротивлялся: даже отказывался открывать рот. Но смирять меня Светке помогали Аверин и Могильный, поучаствовали в моём лечении и Фролович с Бобровой. Даже усатый доцент прочёл мне лекцию о «достижениях советской медицины».

Я отказался оставаться в доме и «болеть». Хотя уговаривали меня вернуться в постель едва ли не всей группой (с безразличием отнеслась к моему «несчастью» лишь Королева — Пимочкина «за глаза» обозвала её высокомерной и Ледышкой). Вместе с большинством студентов я отправился собирать урожай капусты. В сапогах доцента: тот вновь остался в доме — чтобы «упорядочить материал для отчёта».

До поля комсорг довела меня под руку, точно боялась, что свалюсь по дороге обессиленный (я заметил недовольство этим фактом на лице старосты).

До самого обеда я вынужденно молчал (чтобы не разрушить легенду о потере голоса), кланялся к земле за капустой, махал мачете. И придумывал способы избавиться от назойливого внимания Пимочкиной. Светкино заботливое участие в процессе моего «выздоровления» отвлекало меня от наблюдений за студентами (и за Королевой в том числе). А ещё оно злило вертевшегося рядом с комсоргом Славку Аверина: тот явно решил покорить сердце Пимочкиной, чьё внимание мешало мне размышлять о той ситуации, в какой я оказался.

Поразмыслить мне было о чём. Ведь если мне предстояло жить заново (пусть и в советском прошлом), я просто обязан был распланировать свои дальнейшие поступки. Должен был чётко понимать, чем буду заниматься завтра, на следующей неделе, в ближайшие месяцы. Тратить время на «обычную студенческую жизнь» мне не хотелось. Ведь кто его знает, какой срок жизни я получил в этот раз: настоящему Комсомольцу предстояло дожить только до майских праздников. А сколько времени есть у меня?

Да и не мешало бы мне видеть перед собой достойную цель, к которой мог бы стремиться. Понять, чего я хочу в этой жизни? Девочки и развлечения — это замечательно, если только не зацикливаться на них: они прекрасно сочетались с другими делами. А вот какими будут те самые «другие дела»? Если я попал в прошлое, то у меня есть огромное преимущество перед прочими людьми: знание будущего. Пусть я и не большой знаток истории, но об основных событиях, что предстояло пережить миру и странам, наслышан.