— С детства их боюсь, — сказал я.

— Это ты зря.

Пашка указал на гитару.

— Что, и играть умеешь? — спросил Могильный.

— Баловался когда-то.

Я примерился, желая вернуть инструмент на кровать его владельца.

Но Пашка помешал мне расстаться с гитарой.

— Нет, уж, — заявил он. — Сыграй что-нибудь.

— Да я…

Могильный положил мне на плечо руку — не позволил встать с кровати.

— Спокойно, Саша. У меня сестра училась играть на скрипке. Пять лет! Поверь мне: я многое слышал и пережил — терпеливо отношусь к юным талантам. А больше тебя никто и не услышит. Не стесняйся. Что умеешь? Высоцкого можешь сбацать?

Я погладил струны кончиками пальцев.

— Ну…

Попытался припомнить: исполнял ли когда-нибудь песни Владимира Высоцкого. Не припомнил ни одну мелодию. В девяностые мы предпочитали иной репертуар.

«А Комсомолец?»

Мысли о Комсомольце помогли мне выбрать музыкальную композицию.

Проиграл вступление.

— Давай, Саня, — подбодрил меня Пашка. — Я тебе подпою.

— Ты эту песню не знаешь. Она не на стихи Высоцкого.

— Играй. Начало хорошее.

Решил: спою.

Не потому что поддался на уговоры Пашки.

Хотел проверить: смогу ли.

От Александра Усика мне достались гибкие и ловкие пальцы музыканта. А ещё множество шрамов на теле. И необычный имидж, в поддержку которого я и решил спеть. Ни на секунду не усомнился, какая песня для моего исполнения была бы более уместной.

Она наверняка бы понравилась Саше Усику.

— Я начал жизнь в трущобах городских. И добрых слов я не слыхал…

Слова лились легко.

Голосом Комсомольца природа не обделила. Да и сам он, похоже, занимался пением. В своём настоящем теле я ТАК исполнить эту песню не смог бы — без сомнения.

Шептать и прятаться я не собирался.

Сам удивился мощи своего голоса.

И тому, как уверенно и ловко пальцы порхали над струнами.

Песня из кинофильма «Генералы песчаных карьеров» — вот что ассоциировалось у меня с образом Александра Усика. Пожалуй, это единственная композиция, которую я заучил после института — уже в двухтысячных, под впечатлением от сериала «Бригада». Пел её тогда на корпоративных вечеринках для своих тогдашних начальников. Уже потом узнал, что песня старая, написана ещё в начале семидесятых годов совсем для другого фильма. И исполнялась она уже тогда — неизвестным мне коллективом.

— … За что вы бросили меня, за что?…

Пашка стоял передо мной с кофтой в руках. Приоткрыв рот. Собирался о чём-то спросить?

Пальцы в присмотре не нуждались.

Я закрыл глаза. Сосредоточился на звучании собственного голоса. Сам прибалдел от своих новых способностей. И получал удовольствие от пения. Мелькнула запоздалая мысль: раз песню исполняли в семидесятых, то и в шестьдесят девятом её не посчитают за антисоветскую. Несмотря на все эти «небоскрёбы» и упоминание «богов». И это замечательно. Потому что мне даже во сне не хотелось бы вылететь из комсомола и института — «антисоветчина» в моих представлениях была похуже «аморалки».

Услышал за спиной чей-то вздох — не обернулся.

И не открыл глаза.

— …Мать иногда являлась мне…

«Кто-то всхлипнул?»

Звук повторился, но прозвучал уже чуть ближе.

«Похоже, к Пашке присоединились и другие слушатели».

Устраивать концерт я не планировал. Чувствовал, выступление пора сворачивать. Но прерывать песню мне показалось… кощунством. Я допел последний куплет. Ощущал на затылке чужие взгляды. Не торопился завершать мелодию «на полуслове». Струны безропотно повиновались моим рукам — музыка звучала почти без фальши. «Испанка» не подвела. Доказала, что она — не гусли. И лишь когда извлёк из струн заключительную ноту, позволил себе перевести дыхание. Прижал к струнам ладонь, посмотреть на Могильного.

Тот продолжал изображать сталагмит. Краешки его губ вздрагивали, как у обиженного маленького мальчика. В глазах парня я заметил блеск влаги.

— Вот… как-то так, — нарушил я тишину.

Вновь услышал всхлипывания.

Обернулся.

Увидел усатого доцента, Славку Аверина, Фролович, Боброву, Пимочкину. И остальных парней и девчонок из своей институтской группы. Но не всех: не заметил Альбину Нежину. Специально пробежался взглядом по лицам стоявших в комнате студентов. Королеву не нашёл. Света Пимочкина всхлипнула, размазала по лицу тушь. Утирали слёзы почти все смотревшие на меня девчонки, даже Надя Боброва. На мокром месте были и глаза некоторых парней.

Аверин неуверенно улыбнулся и первым зааплодировал.

— Эээ… ну ты выдал, Санёк! — сказал он.

К его аплодисментам присоединились другие. Девчонки зашушукались. Кто-то из парней свистнул, словно находился в зрительном зале театра перед опущенным по окончании представления занавесом. Студенты пришли в движение. Многие поспешили ко мне. Хлопали меня по плечу, выражали восхищение моим пением; спрашивали, что за песню я исполнил. Я изображал смущение, отвечал уклончиво. Понял, что с этой минуты для одногруппников я стал студентом Сашкой Усиком. Перестал быть «Эй».