Вэдька тем временем тряслась в повозке, медленно двигающейся к сепараторной. У сепараторной она остановилась, вбежала в открытые настежь двери и принялась таскать в повозку пустые бидоны.

– Вэдька, а ты чего тут делаешь? – спросила её пробегавшая мимо Зинка.

– Молоко теперь я возить буду, – отозвалась Вэдька, волочившая к повозке последний бидон.

– Здорово!

Зинка убежала, а Вэдька снова взобралась на повозку. С Зинкой можно было бы и не согласиться. С быками Вэдьке связываться не хотелось – уж больно своенравные и сильные животные. Таскать бидоны с молоком тоже лёгкой работой не назовёшь. Не очень приятно даже просто трястись в повозке в любую погоду, то стуча зубами от холода, то кутаясь в старенькую накидку при дожде, то отмахиваясь от комаров в жару. С другой стороны, лёгкой работы в деревне не бывает, так что Вэдька не унывала.

– Цоб-цобе! – крикнула она, и для пущей убедительности огрела хворостиной и Мишку, и Тишку.

Быки тронулись, бидоны загромыхали.

– Цоб-цоб-цоб, – поворачивала Вэдька повозку налево. В бычьих упряжках вожжи не предусмотрены. Быки с детства обучаются поворачивать налево или направо, повинуясь окрику погонщика.

Перед быками расстилалась необъятная Кулундинская степь, испещрённая веером полевых дорог, по-весеннему зеленовато-бурая, пахнущая влагой и прелой травой. Вэдька напевала песню, быки плелись знакомой дорогой. Через полчаса они въехали в Спасское – небольшую деревушку. Дорога проходила по правому краю Спасского, а потом снова убегала в степь. До молоканки от Спасского оставалось совсем недалеко – километра полтора.

Вэдька перестала петь, закрутила головой в разные стороны. В Спасском она бывала редко, так что рассматривала белёные домики за низкими заборами палисадников с неподдельным интересом. Домики в Спасском были все, как один – камышовые, обмазанные глиной и побеленные, крыши крытые камышом. Каждый год после схода снега стены домов подмазывали свежей глиной и заново белили. Крыши тоже раз в год приходилось перекрывать. Заборчики тут ставили чисто символические – в метр высотой. Дворы просматривались насквозь. Осенью в палисадниках расцветали мальвы и "барышни кучерявые", а домики увивал плющ, но сейчас, весной, палисадники были голыми, а возле свежевыбеленных стен на земле виднелись светлые пятна белой глины, оставшиеся после побелки. Быки повернули из проулка на улицу, в самом конце которой виднелся до сих пор не обмазанный и не побеленный дом. Вокруг него не было заборчика, а дорога проходила почти вплотную к его стене.

"Что за лентяйка тут живёт, – подумала Вэдька, – хоть бы забор поставила, а то весь палисадник колёсами измесили! Проучу-ка я её!"

В голубых Вэдькиных глазах заплясали чёртики, она приподняла хворостину и тихо так забормотала Тишке:

– Цоб-цоб-цоб-цоб!

Послушный старый Тишка повернул влево, Мишка за ним. Повозка вылезла из колеи, быки прошли совсем близко к неухоженному дому, и тут:

– Вжжжум!

Повозка левым бортом стесала угол дома.

– Цобе! Цобе! – ухмыляясь крикнула Вэдька, – Цоб-цобе!

Быки вернулись в колею, и поехали дальше.

Вэдька оглянулась. Угол дома коричневел свежим сколом.

Надо ли говорить, что возвращаясь с молоканки в повозке, полной бидонов с молоком, Вэдька вновь опасно приблизилась к дому без ограды.

– Цобе-цобе-цобе! – скомандовала она, и Мишка послушно дотащил повозку до угла дома. Снова раздался звук "Вжжжжум!", повозку тряхнуло, а на стене дома царапина заметно углубилась.

Всё лето Вэдька ездила на молоканку, и каждый раз не забывала шаркнуть повозкой по углу так не понравившегося ей дома.

Наступила осень, урожай сняли. Дни стали короче, а Вэдьку готовили к свадьбе.

В день сватовства Вэдьку нарядили, соседка одолжила ей свои туфли – настоящие туфли с небольшим каблучком. Вэдька чувствовала себя практически принцессой в таких туфлях, хотя они и были на два размера больше, чем требовалось.

Сваты пришли, мать приняла их, усадила за стол. Вэдька посмотрела в щёлку между шторками, отделяющими спальню от комнаты, где собрались гости.

Жених был худой, невысокий, зато уж пригожий – тёмные кудри, синие глаза, тонкий прямой нос. К тому же он отлично играл на гармошке. Степан был не из местных, райцентровский. Его недавно приняли в совхоз на работу. Вэдька встречала его в клубе несколько раз, и даже была с ним знакома. Познакомила их Зинка. Дело было так.

В клубе были танцы. После вечерней дойки молодёжь собралась в холле. Вэдька сразу заметила новенького, игравшего на гармошке.

– Это кто? – спросила она у Зинки.

– Это Степан, он из райцентра. Техникум закончил, и его к нам распределили. Технологом теперь в нашем совхозе работать будет. Хочешь, я тебя с ним познакомлю?

И познакомила. Вэдька со Степаном поздоровались и разошлись в разные стороны. Зинка тут же донесла до Вэдьки, что у Степана с Томкой роман, и что Томка со дня на день сватов ждёт. Зная Томкин характер, Вэдька даже посочувствовала приезжему – надо же было сразу так влипнуть! Томка своего не упустит, не удивительно, что она сразу к рукам прибрала симпатичного и образованного Степана.

Но шло время, а сваты к Томке не приходили. И вот неделю тому назад на танцах к Вэдьке подошёл Степан, и без всяких экивоков спросил:

– Пойдёшь за меня замуж?

Вэдька, хоть от неожиданности и растерялась немного, но своего шанса упускать не пожелала.

– Пойду, – кивнула она.

– Тогда на той неделе в субботу жди сватов.

Сказал так Степан и ушёл.

А Вэдька пришла домой сама не своя. Не верилось ей, что такой завидный жених её, Вэдьку, замуж брать будет. Мать тоже сперва не поверила, а на следующий день провела целое расследование. Посоветовавшись с десятком баб, она пришла домой немного раньше обычного и кликнула Вэдьку.