Композитор покраснела, одумалась, и отдала ценный трофей главреду.

— Ладно! — Решил он, и вернул стихи мне: — Прочитай нам, Сережа.

Да фиг там, я лучше сразу спою!

— Отчего так в России березы шумят…

— Саша, бери все! — Дала главреду дельный совет Пахмутова, не дожидаясь остального.

— Беру! — Не стал тот сопротивляться.

— Ты это все помнишь? — Спросила меня Пахмутова, указав на листочки.

— Помню! — Кивнул я.

— Сереже же нигде расписываться не надо? — Продолжила «дирижировать» композитор.

— Не надо! — Подтвердил главред.

Александра Николаевна снова отобрала у меня стихи, всучила главреду, схватила меня за руку и потащила за собой, на ходу пообещав полностью потерявшей связь с происходящим маме:

— Наталья Николаевна, ни о чем не беспокойтесь, я его обязательно покормлю не менее двух раз и привезу прямо домой не позднее девяти вечера!

— У него домашняя работа не… — Захлопнувшаяся за нами дверь кабинета отсекла вялый мамин протест.

Пахмутова у нас оказалась автоледи — гордой владелицей блестящей черной «Волги». Сидя на заднем сиденье автомобиля, напевал Александре Николаевне «свои» детские песенки.

— Нет, Сережа, я так не могу — это даже не соавторство, это — твои, целиком готовые песни!

Это она страдает, что придется записать себя в композиторы.

— Александра Николаевна, вы мне чудовищно поможете, если поставите свое имя рядом с моим. Вы, извините, я не имею ввиду вашу замечательную фигуру, все-таки глыба!

— Спасибо, что уточнил! — фыркнула композитор.

— Композитора Сережу Ткачева никто не знает, — продолжил я. — А еще ему — тринадцать лет, и музыкалку он видел только по пути в школу и обратно. Стихи-то ладно, там ничего нового или сложного нет, а вот музыка… Вы же и подставитесь, Александра Николаевна — обвинят в мистификации и обмане народа!

— Совестно! — призналась она.

— Если совестно, давайте меня «вступим» в Союз Композиторов! — обнаглел я.

— Обязательно «вступим»! — и не подумала она спорить. — Вот сейчас запишем на пленку, и завтра мы с тобой и Натальей Николаевной поедем в ВУОАП — оформлять твое авторство. И если тебя не примут в Союз еще до конца этого года — я не секретарь его правления! — и Александра Николаевна заговорщицки мне подмигнула.

— Спасибо вам огромное! — от души поблагодарил я. — Я понимаю, что вы — жутко занятой человек, поэтому очень признателен за то, что вы взяли надо мной шефство!

— Шефство! — захихикала она. — Эх, Сережка, вот ты, наверное, думаешь, что у нас хороших песен в стране много?

— Много, но всегда нужно больше! — откликнулся я. — Вот, например, каждое Первое сентября одно и то же играет. Надоедает же! Вот, если старшие товарищи одобрят, следующая линейка пройдет под совсем другую музыку!

— Вот именно! — с улыбкой посмотрев на меня в зеркало заднего вида, кивнула она. — Хороших композиторов и поэтов много не бывает! А тебе еще и тринадцать лет — где такое видано?

— Я уникальный, но никому об этом говорить не собираюсь, — поделился я секретом. — Буду как все!

— И правильно! — кивнула Пахмутова. — Уникальность уникальностью, но задавак никто не любит!

Всенародно любимая композитор живет в новенькой девятиэтажке — кооперативная, наверное. Вот здесь консьержка уже была в наличии. Поздоровались, прокатились на лифте и вошли в квартиру. Зона уюта начиналась сразу с прихожей — темного цвета обои, на полочке зеркала — разные женские фуфырики, мебель — деревянная и, похоже, правильно-старая. Под ногами — мягкая ковровая дорожка, а из комнаты вышел нас поприветствовать одетый в халат Николай Николаевич Добронравов — муж Александры Николаевны.

— Коля, у меня теперь новый соавтор! — подколола его жена.

— Здравствуйте! — поприветствовал я его. — Мне ваши стихотворения очень-очень нравятся!

— Вот спасибо! — улыбнулся он и спросил. — А ты, значит, наше юное дарование?

— Можно и так сказать! — не стал я стесняться.

— Сережа сочинил очень много замечательных детских песен. Причем совершенно не имея музыкального образования!

— Если бы в Гнесинке учили сочинять песни, Советская музыка покорила бы весь мир! — отмахнулся Николай Николаевич.

— Покорми, пожалуйста, Сережку, мне нужно Эдику позвонить! — отдала распоряжения Александра Николаевна.

— Пойдем! — позвал меня Добронравов.

По пути вымыл руки в ванной импортным земляничным мылом, и мы зашли на кухню. Мебель «правильно-старая» и здесь, но антиквариатом я бы это не назвал — выбирали явно ориентируясь на вкус, а не на дороговизну.

— У нас есть щи и жаренная картошка с мясом, — огласил меню Николай Николаевич, зарывшись в холодильник.

— Второе, если можно! — попросил я.