— А Степка тоже фейхоы этой привез целую кучу! — добавил он, когда из чемодана появились ягоды. — Из Сухуми аж!

— Так с макаками и возишься? — добродушно хмыкнул дед Лёша.

— А чего мне, мне обезьяны нравятся! — привычно-независимо ответил Степан.

— Обезьяны? — влез любопытный я.

— Я в НИИЭПиТ работаю, на базе Сухумского обезьяньего питомника. Центр изучения приматологии международного значения, между прочим!

— Дрессируете? — предположил я, изрядно повеселив этим дедов.

— Фармацевт я! — фыркнул Степан, показал расцарапанные руки. — А это мы день рождения академика праздновали, ну и на спор…

— Не надо бы ребенку про такое рассказывать, — перебил его Петр Иванович.

— И правда! — ехидно подмигнул мне «обезьяний фармацевт».

Вот и не получишь за это формулу «Омепразола»! Увы, все еще невелико прикрытие, и фиг я с помощью Степана это залегендирую. Ай, ладно, напишу про это в «инфобомбе», пусть КГБ по своему вкусу будущего Нобелевского лауреата выберет. Совестно — я такое лекарство «солю», а народ-то от изжоги мается — вон дед Лёша коктейльчик из соды с уксусом пару раз в неделю пьет. Но обезьянки — это здорово!

— А к вам пионеров пускают? Я бы с ребятами когда-нибудь приехал.

— Пускают, а как же! — кивнул Степан. — Приезжайте, у нас хорошо!

— «У нас»! — фыркнул Петр Иванович, наливая по-новой. — Совсем абхазом стал.

— Все мы — советские люди, — пожал плечами его сын.

Выпили, и деда Лёша вспомнил о важном:

— А Сережка-то себе косоглазую нашел!

— Казашку чтоли?

— Японку, говорит.

— Дед Лёш, это — грубо и обидно! — расстроился я, — Косоглазие — это болезнь, а Саяка — абсолютно здоровая! И в ней от японки только оболочка, так сказать — глаза закроешь, и ни в жизнь не догадаешься, что перед тобой не русская девчонка!

— Ишь как задергался! — ехидно фыркнули деды, и я почувствовал, как у меня краснеют уши.

На демонстрации, несмотря на промозглый ветер и легкую водяную взвесь в воздухе, мне понравилось — немного этому поспособствовал малюсенький глоток из деда Петиной фляжки — «для сугреву!». Коньяк обжег совсем неприспособленное для этого горло, но «сугрел» как надо, заодно добавив настроения, и, так сказать, чувства локтя в отношении пришедшей на главный советский праздник толпы. Сплачиваемся, соотечественники! В моих закутанных в черные вязаные перчатки руках — древко стяга с надписью «Слава Великому Октябрю!», деда Петя выделил, как самому молодому. Степан тоже с мерчом — машет стягом с «Фабрики-рабочим!».

— Как сознательные граждане, мы, разумеется, не должны увлекаться ситуационистскими лозунгами, но почему ты не нашел чего-то посвежее? — спросил я его.

Стоящий рядом народ от такого пассажа гоготнул — мы стоим в рядах сослуживцев дяди Пети, и я уже успел слегка их разогреть анекдотами. Степан — мужик хороший, и ничего против «тыкающего» ему пионера не имеет.

— Хотел с работы захватить — «утроим поголовье гамадрилов к концу пятилетки!», — улыбнулся он в усы.

Народ загоготал уже в голос, и тут из установленных на столбах мегафонов бодро понеслось парадно-праздничное. Действо разворачивается на устланной брусчаткой площади Победы. Напротив нас, по ту сторону выделенного для «парадистов» пространства и еще одной группы зрителей, здоровенный Северный вокзал, на правом краю которого — портрет Маркса, по левому — Ленина. По центру — растяжка «Да здравствует 51-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции!». Еще один Вождь, в виде памятника, недалеко от нас — на его адаптированном под трибуну подножии собрались местные «випы», которые вот-вот начнут толкать речи.

Народ прямо оживленный, реально радуется празднику. Ну и накатывают, куда без этого — а кто бы не накатил? Мегафон заговорил об исторической важности и мировых достижениях Революции, о руководящей роли Партии и о том, как замечательно проходит нынешняя пятилетка. После этого началось шествие.

— Марш воинских подразделений!

Марш живой силы и техники (даже ракету показали — длиннющую!) получился несколько жиденьким. Причина проста — огромная часть местного гарнизона сейчас в Чехословакии — деда Петя вчера рассказал, что люди натурально паниковали, опасаясь за жизни родных и близких, и дружно облегченно выдохнули, когда кровопролития не случилось. К Дубчеку отношение у местных соответствующее — целую республику взбаламутил, урод!

— Представители предприятий!

Прошла длинная колонна рабочих и работниц — плакаты в основном с обязательствами выполнить пятилетку за четыре года. Что поделать — традиция же! Через два года, стало быть, пройдут с заслуженно-гордыми плакатиками о том, как у них все получилось.

— Что тебе снится, крейсер Аврора… — тянул я под жалобное пиликанье аккордеона.

Причина проста — Александра Николаевна для очистки совести взялась меня ему обучать. Абсолютная память, неделька тренировок — и вуаля, инструмент в совершенстве освоен. Допел, почти сотня сидящих в Малом зале ДК фронтовиков с довольными лицами захлопали.

— Это мы с Натальей Александровной сочинили, — похвастался я. — Вот в Москву вернусь, и пойдем с ней на худсовет — объяснять, зачем нам такие громкие барабаны в аранжировке.

Позади остался мой рассказ о «зажравшихся» столичных пенсионерах, ответ на вопрос «почему книгу до сих пор не выпустили?» (потому что печатают только членов, а чтобы стать членом — нужно напечататься, отчего ветераны натурально офигели — это же парадокс!), и целая пачка анекдотов и подрезанный у Евдокимова монолог о том, как мужик боролся с хреном в собственном огороде — все это чтобы развеселить немало загрустивший от моих приключений зал. Когда народ просмеялся, я и подхватил стоящий в углу сцены пыльноватый, но исправный инструмент.