Шрифт:
Дальше посыпался целый шквал вопросов.
Самых разных.
Но практически все — с подвохом или как-то связанные с притеснением католиков в Союзе. Видно курия постаралась и накрутила местных.
— Погодите. — примирительно подняв руки, произнесла Любовь Петровна. — Судя по вашим вопросам вы не знакомы с тем, что происходит в Союзе. Опровергать ваши суждения я не думаю правильным. Самым лучшим вариантом будет, если вы отправите в Союз своих представителей и проверите все сами.
— Но законы…
— А вы читали их? Или судите о них по пересказам? — с мягкой улыбкой произнесла Любовь Петровна, которая с трудом излучала доброжелательность, ибо ее основательно уже достали всяким бредом. — Синод создан как инструмент устранения противоречий. Изначально между христианами, мусульманами и иудеями. Мирно. В основе его работы лежит принцип добрых дел. Слова могут быть какими угодно. Но сказано — по делам их узнаете их. Поэтому правильным признается то решение, которое влечет за собой доброе дело или как-то приближает его. Синод расширяется. Изначально в нем были православные, сунниты и иудеи обычного вероисповедания. Сейчас в него вошли шииты и буддисты. С католиками мы ведем переговоры с первых дней его существования. Все-таки в Союзе довольно крупная община католиков. Поэтому было бы желательно, чтобы они тоже там присутствовали. Но пока все наши инициативы сталкиваются с подозрительностью и чрезмерной осторожностью.
— Советский Союз совсем недавно занимался богоборчеством.
— Это в прошлом.
— Но у людей уже успело сложиться представление о нем.
— Поэтому мы и приглашаем вас посмотреть своими глазами. И сделать самостоятельный вывод…
Долгий разговор продолжился.
Трудно.
Но стойкость, с которой Любовь Петровна выдерживала этот поток скепсиса, дал свой эффект. И присутствовавшие на встречи местной католической диаспоры, решились съездить.
Совсем юных медсестер отпускать не стали. А то мало ли? Никто ведь не знает, чему там их научат. Но вот монашек лет тридцати, со сформировавшимся взрослым мышлением и крепкой католической верой — да. Решили направить. Потому что очень уж соблазнительным выглядел шанс получить сразу столько преподавателей основ медицины. И прощупать шансы для дальнейшего сотрудничества. В конце концов Рим прямо не запрещал подобные вещи. Он просто рассказывал «сказки». Которые, впрочем, не сильно бились с тем, что говорила и предлагала эта женщина…
Часа через три наступил перерыв.
Общая молитва, на которую пришла и Любовь Петровна, дабы продемонстрировать стремление к сотрудничеству. Скудная, лаконичная трапеза без всяких излишеств, которой она опять-таки не побрезговала. И новая поездка. К новому собранию еще одной общины, где ей пришлось выступать.
Дирижабль же ее тем же вечером вылетел в Москву, заполненный католическими монашками средних лет. Полных скепсиса и тревоги. И настроенных едва ли не на жертвенную роль свою. Дескать, их там растерзают страшные коммунисты…
— Кошмар! Это просто кошмар! Как вы тут живете? — тихо спросила вечером Любовь Петровна у президента.
— Трудно, как видите, — не менее устало произнес он. В том числе и потому, что за тоже самое время, фоном, провел ничуть не меньше встреч и совещаний, нередко более напряженного характера. Обещать так, чтобы в это поверили — сложно. Особенно если враг уже год или даже больше рассказывает, будто бы ты его собираешься обмануть. И страшилки всякие нагнетает…
Часть 2. Глава 7
1931, июль, 21. Ялта
— Вы Михаил Васильевич уже становитесь притчей во языцех, — заметил Ататюрк, присаживаясь на стул у небольшого чайного столика. — Такие неожиданные и интересные встречи на природе.
— Погода то какая дивная. И тут из-за бриза не жарко.
— Конечно. Очень благостно. А позвольте полюбопытствовать, отчего же пикник, как у Софии? — произнес он с акцентом, но выбирая занятные порой обороты.
Сразу как Союз стал стремительно набирать силу он и занялся этим вопросом, пригласив для наставничества белогвардейца из числа тех, что решили остаться в Турции. И выучил также, как перед этим освоил французский и немецкий.
— А вы о ней уже слышали?
— Конечно. Эта ваша тайная встреча с Петеном уже на следующий день обсуждалась всей Европой. Теперь вы предлагаете чая попить уже меня. И обстановка… — махнул он рукой. — Горы. Море. Очень необычно. Зачем?
— Это называется инсталляция у художников, — улыбнувшись, ответил Фрунзе.
— Пусть так. Да и к чаю я отношусь очень тепло. Но почему чай? Почему не шашлык? Меня прямо раздирает любопытство.
— Потому что мы с вами — цивилизованные люди. А он — дикарь, варвар. Как мне еще с ним себя вести?
— Петен? Дикарь? Вот уж удивили.
— Только между нами… — голосом заговорщика произнес Фрунзе, подавшись вперед. — Он съел лягушку!
— Что?
— Истину вам говорю — этот варвар сожрал лягушку. Ну какой после этого из него цивилизованный человек? Я-то пошутил, заказав их несколько шампуров. А он взял — и сожрал…
— Ну если так… — расплылся в улыбке Ататюрк.
— Вы знаете — я не мусульманин, а потому ваши запреты духовного характера не блюду. Но лягушка… Боже. Я знал, что французы странные, но, чтобы ТАК? Понятно, если бы в голоде, в нужде такую дрянь съесть для выживания. Никаких вопросов бы не задал. Да даже если бы на спор. Но сытым и довольным ради поиска необычного вкуса… это за гранью моего понимая. Это же ЛЯГУШКА!