Выделяясь на фоне носящих траур тихих эльфиек Поющей Долины далеко не в лучшую сторону, внучка лорда Новэ смогла-таки найти собеседницу и принялась обсуждать с ней планы на дальнейшую супружескую жизнь.

— Вот что я думаю, — выпивая бокал за бокалом вино, которое, по её же словам было абсолютно невкусным, говорила Толлунэль, — не каждый муж достоин родить сына. Я много думала об этом и вот что решила…

Карнифинвэ, в опасной близости от родственницы беседовавший на тему дальнейшего пути с дядей и Тьелпе, был бы рад не слушать, но, к великому сожалению, получалось само собой.

— …однажды я, как и положено жене, захочу детей, — взяв новый бокал, с умным уверенным видом утверждала эльфийка, — и тогда у меня появится дочь, которую я правильно воспитаю, чтобы она не повторяла моих ошибок в выборе мужа. Она будет знать, кто достоин её, а кто нет. Вот два примера замужних женщин, которые для меня показательны: первый — жена родича моего мужа. Она счастлива, потому что любит своего супруга. А как его не любить? Он красив, отважен, самоотвержен и не боится смерти в бою. А когда был тяжело ранен, в бреду повторял имя своей избранницы. Вот это идеальная семья, у них обязательно родится сын и станет великим героем! Второй пример — родная тётя моего Артаресто, которая вышла замуж за дориатского принца.

— Что?! — в один голос ахнули Макалаурэ и Тьелпе, и Карнифинвэ очень удивился такой реакции, зато Толлунэль обрадовалась повышенному вниманию.

— Я говорю, что блистательная Галадриэль, сестра моего свёкра, — пояснила эльфийка, — вышла замуж за какого-то родственника Элу Тингола, и все твердят о счастливой любви между ними, однако, я, как женщина, утверждаю: этот брак не может быть по любви, Галадриэль не может считать такого обычного эльфа достойным себя, поэтому сыновей ему не родит. Может быть, однажды решится на дочь для себя.

Сын Питьяфинвэ увидел, как посмотрели друг на друга король Поющей Долины и химладский принц.

— Пойдём выпьем вдвоём, — предложил побелевшему, словно снег, племяннику Макалаурэ, и тот сразу же согласился.

***

— Наверное, так лучше…

Голос Макалаурэ, сплетаясь с ветром, летел против потока воздуха, рассекая его заточенной сталью, а не рассеиваясь бессильным прахом.

Дядя и племянник сидели на открытом балконе отстраиваемого заново дворца, разлив по кубкам вино, однако так и не притронувшись к хмельному напитку.

— В день, когда сама собой оборвалась струна, я понял: случилось что-то плохое с близким для меня эльфом. Что-то непоправимое. Это даже не смерть, а какая-то недожизнь, полужизнь, существование во сне, от которого невозможно проснуться. Это темница безвременья, добровольное заточение, что избрала она сама — песня, которую больше никто не услышит.

Менестрель не касался струн, сидел, обнимая играющую под действием чар арфу, гладя изящный витой гриф.

— Она называла меня героем, но в голосе звучала насмешка. Она умела смеяться и не боялась делать это, в отличие от многих, очень многих!

— Элеммирэ? — уточнил Тьелпе, сомневаясь, о той ли деве говорит весьма непостоянный в отношениях родич.

— Элеммирэ… — Макалаурэ посмотрел на затянутое низкими облаками небо. — Она заслуживала любви, а я лишь слушал её музыку, которая звучала лично для меня, но воспринимал, словно играющего для многочисленной публики менестреля на площади. А знаешь, почему так вышло, Тьелпе?

Сын Куруфинвэ-младшего равнодушно пожал плечами.

— Я не любил её, Тьелпе, — опустил голову король Поющей Долины, — и не должен этого стыдиться, ведь никто не властен над чужим сердцем. Пойми одно: мы не обязаны любить в ответ и не смеем заставлять любить себя.

Губы химладского принца дрогнули, эльф взялся непослушной рукой за кубок, начал пытаться пить.

— Ты когда-нибудь думал о правдивости слухов про Индис? — задал неожиданный вопрос Макалаурэ, но Тьелпе был не способен размышлять, мечтая лишь об одном — не расплакаться. — Я думал, — продолжал говорить менестрель, — потому что знал: я могу заставить чарами песни любить себя. Помнишь рассказы о том странном дне, когда нолдоран Финвэ, давно знавший Индис, внезапно влюбился в неё? Будущая королева сидела в саду дворца брата и пела. Пела, понимаешь? Я много раз прислушивался к голосу этой женщины, пытался почувствовать в нём чары… Я искал и не находил, зато ощущал магию в себе. Мне достаточно было просто… Спеть нужную песню для Артанис, и мы бы поженились. Но, Тьелпе, даже не найдя подтверждения слухам, я день за днём смотрел на то подобие чувства, которого добилась от Финвэ Индис, и понимал — мне такого не надо. Поэтому подменял любовь стремлением к теплу, но это не одно и то же, Тьелпе. Знахарка, благодаря которой я до сих пор жив, была для меня чем-то важным, но и без неё жить я способен. Это как тёплая постель. В ней мягко и комфортно, о ней скучаешь на морозе, в неё стремишься, устав. Однако спать можно и на камнях. Холодно, жёстко, но можно.

Судорожно вздохнув, Тьелпе надавил на глаза пальцами, выпил и отвернулся.

— А Нэрвен — это вода. От жажды любой из нас будет долго и мучительно умирать. Артанис — кровь, бегущая по жилам сквозь сердце и плоть, слёзы, льющиеся из глаз от горя и радости. Она дождь и снег, реки, водопады, Великое Море и сокровенное озеро, на берегах которого пробудилась жизнь. — Менестрель тронул струны. Ласково, трепетно. — Я называл Артанис мечтой. Я ошибался. Без мечты жить можно, а без воды — нет.