Шрифт:
Но, оказалось, это не самое страшное. Судьба подготовила Гришке коварный и подлый удар. Знал ли Тарасов о предстоящем с самого начала? Теперь Парфен на сто процентов был уверен, что — да! И разубедить его в таком положении вещей было невозможно!
— Встать, суд идет!
Парфенов поднялся. Переминаясь с ноги на ногу, Григорий обратил взор на пухленькую женщину с большими очками на носу — народную судью, собравшуюся зачитать приговор.
— Лыкову Станиславу, обвиняемому по статьям…за содеянные преступления… признать виновным…. Хворостову Геннадию Васильевичу…
Гришка вслушивался в знакомые имена и незнакомые по большинству фамилии и отчества пацанов и с замершим сердцем ждал, чем закончит судья свою речь. Он почти физически ощущал, как они ненавидят его! Лютой, непрощающей ненавистью!
— Пятнадцать лет!
— Двенадцать!
Сроки словно падали на его плечи. Гришка боялся повернуть голову в сторону стальной клетки. Ему казалось, что один взгляд находившихся внутри загона способен испепелить его на месте.
— Хворостов Геннадий Васильевич приговаривается к пожизненному заключению!
— Ох! — одновременно выдохнул весь зал, содрогаясь от столь сурового приговора. И сразу следом крик смертельно раненного зверя:
— Гришка, падла, ты труп! Бля буду!
— Увести осужденных. Объявляю перерыв. После перерыва будет слушаться дело Григория… Парфенова.
— Чтоб тебе пожизненное, как мне, припаяли, сука! — услышал он откуда-то издалека крик Хвороста и его сатанинский смех.
Издалека потому, что, едва Парфен услышал свою фамилию, ему будто ватой заткнули уши.
«Как? Почему дело? Почему не свидетель?!» — дробно застучал пульс в висках, и Парфен почувствовал, что пол уходит у него из-под ног.
Он повернулся в сторону Тарасова, но тот торопливо отвел взгляд. Совсем как он сам недавно.
«Ему-то чего стыдиться! — неожиданно про себя сардонически усмехнулся Гришка. — Он хорошо выполнил свою работу! Развел лоха, как говорят наши! Наши? Все! Теперь они не ваши! Теперь ты — сука! «Красный» человек, сдавший своих! И к тому же — потенциальный покойник! За Улыбку — раз! За пацанов — два!»
Мысли текли на удивление плавно и спокойно. Реальность перестала интересовать его. Все, что творилось вокруг него, расплывалось и пульсировало, порой сливаясь в общую однородную массу.
Единственное, что ощущал четко Парфенов, так это то, что его теперь крепко держат недавние телохранители, а теперь — конвоиры.
Его препроводили в загон, где еще совсем недавно сидели пацаны. Перед этим из общего калейдоскопа ненадолго выплыло лицо Тарасова. Капитан что-то быстро говорил ему, но Гришка уловил из его скоростного монолога только то, что депутаты почему-то отклонили закон о защите свидетеля. Но Тарасов все же выторговал ему какие-то льготы. Парфенов принял это сообщение совершенно равнодушно. Он даже не взял в голову мысль, можно ли теперь верить Тарасову. Просто отмел ее как бессмысленную. Человек, предавший своего напарника. Что от него ждать?!
Свой приговор — семь лет — Гришка выслушал равнодушно. Адвокат (уже другой — женщина) шепнула ему, что это лучший исход дела, что следователь не обманул его…
Парфену было на все наплевать! Он с удивлением смотрел на молодую женщину, одетую в дорогой строгий костюм, и чуть ли не весело думал: «Дура она или нет?! Семь лет, пять, год — какая, к чертям собачьим, мне разница? Да я недели в колонии не проживу! Меня либо те, либо другие прикончат!»
Единственное, что заставило его на секунду выйти из оцепенения, — глаза отца. Он глянул на зал и случайно увидел его. Матери и сестры не было. Две скупые слезинки пробежали по морщинистым щекам отца, выцветшие глаза глядели на непутевого сына с нескрываемой болью. Гришка опустил голову.
«Все! — подумал он. — Каюк! Считай — попрощался!»
Жизнь для Гришки оборвалась в тот момент, когда судья захлопнула папку и положила на стол. Словно подчеркнула — все, отрезано!
Ноги стали ватными и плохо слушались. Парфена вывели из загона, и «воронок», от которого Парфен уже успел отвыкнуть, вернул его в камеру.
Там, кроме него, находились еще два человека. Увидев их, Парфен насторожился, затем его вновь охватила апатия. В жизни все для него потеряло смысл. Не было семьи, друзей — все это осталось в прошлом. Любимая — маленький подарок судьбы на прощание — тоже ускользнула от Григория, как вместе с пробуждением уходит сказка счастливого сна.
Он опустился на нары и закрыл руками лицо. Хотелось разреветься, как в далеком детстве! Но слезы не приходили.
Худой жилистый мужик и молодой парень, почти Гришкин ровесник, даже не глянули в его сторону. Каждый из них приходил в себя после вынесенного приговора и свыкался с мыслью, что именно столько лет приведется провести без родных и близких.
У Гришки не было даже и этого! Он понимал, что лагерь для него — это верная смерть!
Дождь продолжал требовательно барабанить по стальным листам обшивки спецфургона. Парфен чуть повернулся, расслабляя затекшие члены.