— И кому именно ты перешел дорогу?
– Валерия почему-то продолжает смотреть на мой телефон, как будто именно он - источник всех ее неприятностей.
– Что это за люди? Или… это какой-то конкретный человек?

— Странная пауза, - озвучиваю свое наблюдение.

— Почему странная?
– Жена еще больше сводит на груди полы халата, и я замечаю красные пятна на ее щеках - верный признак, что она на нервах. И еще дрожащие пальцы, как бы сильно Лера не пыталась спрятать их в складках ткани.
– Странно, что ты уходишь от ответа, хотя мы - одна семья, и я имею право знать, что такое произошло, из-за чего моему сыну может угрожать опасность.

— Нашему сыну, - поправляю ее.

Валерия вскидывает брови, давая понять, что не случайно выбрала именно такую формулировку. Весь ее вид говорит: «Вот теперь ты понимаешь, почему я не просто придираюсь к словам!»

— Это ведь не штатная ситуация, - продолжает она, - иначе бы ты отложил ее до утра. С кем ты поссорился? От кого пытаешься нас оградить? Или, правильнее будет сказать, от чего?

— Лер, если хочешь что-то сказать - говори прямо. Давай без намеков.

Она поджимает губы, оглядывается на приоткрытую в Вовкину комнату дверь. Мы никогда ее не запираем, но сейчас она демонстративно захлопывает ее до щелчка.

— Кто такая Вероника Корецкая?
– наконец, произносит жена, и я понимаю, что заряженное Олегом ружье, наконец, выстрелило.
– Ее муж - очень влиятельный человек. Это ему ты перешел дорогу? Он узнал что-то такое, что ему… не понравилось? Что-то… о вас?

На мгновение я готов махнуть рукой и рассказать правду, но что, блядь, мне говорить? Потратить ночь, исповедуясь перед женщиной, которой придется узнать, что все это время она была просто затычкой в бочке?

Нужно сделать вид, что я не в курсе, почему в нашем разговоре всплыло имя Планетки, но Валерия делает это сама - рассказывает про странное письмо, что сначала не придала ему значения, но потом почему-то начала искать это имя. Что не собиралась думать ничего плохого, даже подозревала ошибку, хотя письмо было направлено лично ей. И поэтому ничего мне не сказала. Но потом она узнала, что муж известной балерины - важный человек, а сейчас вдруг все это…

Жена говорит сбивчиво, как человек, которому нечего скрывать. Ложь всегда либо крайне топорная, либо слишком идеальная - в любом случае, отличается от искреннего заикания.

— Между нами ничего нет.
– Это правда, даже если она я хочу, чтобы это «нет» превратилось в «да».

— Ты давно знаешь эту женщину?
– Лера хмурится, как будто ей еще нужно время, чтобы переварить мой ответ. В глубине души она наверняка рассчитывала услышать что-то другое: про ошибку, про совпадения, про то, что мои предосторожности насчет их с Вовкой безопасности никак не связаны с именем известной балерины и ее богатого мужа.

— Давно, - не пытаюсь юлить. До сих пор не могу себя простить за то, что, занимаясь с ней сексом, я думал о другой, я даже почти чувствовал тепло и запах другой женщины, поэтому, блядь, ссыкливо и до последнего не открывал глаза. Лера не заслуживает всего этого.
– Она…

Хочу сказать «мать Волчонка», но Валерия издает странный мычащий звук и медленно, по стенке, сползает на пол. Начинает тихо плакать, а на мою попытку подойти, истерично мотает головой, бормоча что-то про «я знала, что так будет, я знала, я знала…»

— Ты любишь ее, да?

— Мы не будем это обсуждать, - говорю то, что должно ранить меньше, чем правда.

— Мы должны!
– Валерия, впервые за годы нашей совместной жизни, повышает голос.
– Помнишь, мы договаривались говорить друг другу праву? Обещали, что будем заботиться друг о друге, что мы - партнеры. Ты должен был сказать мне, что в твоей жизни есть другая женщина. Потому что я думала… мать Вовы… что она была той самой, после которой ты больше…

— Вера - мать Вовки, - все-таки говорю я.
– Я не знал, что все эти годы она была… в порядке. Так получилось.

— Но она ведь… умерла?
– Глаза Леры моментально высыхают.
– Боже, Максим, ты ведь сказал, что ее нет в живых!

— Потому что, блядь, я считал ее мертвой! Потому что Олег подбросил мне на порог нашего сына и сказал, что ее больше нет!

Мне окончательно срывает башню.

Я не ору, но поток злости льется из меня только в путь. Достаточно долго, чтобы, когда меня отпускает, на лице Валерии не осталось никаких эмоций. Она просто так же сидит на полу, но уже не плачет и не вытирает нос шелковым халатом, которым так дорожила.

Не имею ни малейшего понятия, что она скажет, когда решится прорвать затянувшуюся после моего монолога паузу.

— Она знает, что Вова - ее сын?
– Лера медленно поднимается, уже абсолютно спокойная. Но я жопой чувствую, что в эти минуты затишья в ее голове произошел какой-то сдвиг.

— Я искал подходящий повод, чтобы сказать об этом. Вам обеим.

— Значит, ты ничего ей не скажешь.
– Жена убирает с кофейного столика оставленные там чашки и блюдца с остатками круассанов. Делает все спокойно, как будто наша жизнь только что не разделилась на «до» и после».
– Вова - наш сын. Мой сын, - добавляет, уже глядя мне в глаза.