Дежавю какое-то. Только теперь с нами будет еще и ребенок, и я стараюсь гнать от себя мысли о том, что подвергаю его жизнь опасности. Потому что это мой сын. Я два года оплакивала его каждый день и каждую ночь, не представляю, как существовала те пару дней до встречи с Меркурием, когда уже знала, что мой сын - жив.

Но вопрос «как будет потом?» все равно меня грызет, как бы сильно я не пыталась от него спрятаться. Потому что Олег все равно не оставит нас в покое. Только если сядет очень-очень надолго. Или только если мы, как когда-то раньше, всей семьей исчезнем с радаров, но после всего случившегося этот вариант уже не кажется мне таким безопасным.

Хотя, есть еще один вариант.

Я останавливаюсь посреди гостиной и делаю погромче звук телевизора, потому что это единственный способ заглушить мерзкую мысль. Спасительную, но мерзкую.

К счастью, как раз в этот момент на улице раздается звук мотора и я бросаюсь к окну.

Меркурий выходит первым, обходит машину и, немного повозившись внутри салона, достает нашего сына.

Я закрываю рот рукой, но из меня все равно раздается странный звук, как будто я выдохнула все чувства, которые так долго в себе копила. Он такой… маленький. На фотографиях выглядел настоящим богатырем, а сейчас похож на сказочного гнома и в такой же шапке с длинной кисточкой в разноцветных полосках. Хотя, на тех фото он был на руках у жены Максима, а она, конечно, намного меньше его.

Я набрасываю на себя плед и выбегаю на порог как раз в тот момент, когда Меркурий открывает дверь и спускает мальчика на пол.

Останавливаюсь как вкопанная, когда его большие любопытные зеленые глаза смотрят на меня словно два огромных светлячка.

Нужно что-то сказать. Привет? Или это слишком грубо? Или слишком холодно?

— Пливт, - первым здоровается сын и уверенно топает ко мне маленькими неуклюжими ножками в кроссовках со светящейся подошвой. Деловито протягивает ладошку.

Я присаживаюсь на корточки, чувствуя, как под гнетом всех этих лет горя, вдруг ломается мой позвоночник. Ломается, чтобы из-под старого поцарапанного костяка проклюнулась беспомощная обнаженная плоть.

— Привет, - стараясь не шмыгать носом, здороваюсь в ответ и бережно пожимаю пухлые маленькие пальчики.
– Я - Вероника.

— Вввадимил.
– Он очень серьезный, и от этого мне приходится что есть силы сжать кулаки, чтобы не схватить его в охапку.

Он ведь может испугаться.

Я ведь для него просто… чужая тётя.

— Что-то очень вкусно пахнет, - с напускной загадочностью говорит Меркурий.
– Предлагаю вам пойти мыть руки, а я пока соберу на стол, а то тарелки будут весь вечер укоризненно на меня смотреть за неучастие.

Он специально это делает - дает мне возможность побыть с сыном наедине. И Вова запросто соглашается, только смотрит по сторонам, потому что не понимает куда идти. Я с тревогой предлагаю ему руку и мое сердце снова взрывается, когда он доверчиво вкладывает в нее свою ладонь. Сколько времени пройдет, прежде чем он сможет назвать меня «мамой»? А что, если этого никогда не случится?

В ванной я сперва быстро споласкиваю свои руки, а потом усаживаюсь на край ванной и сажу его себе на колени.

— Помочь?
– спрашиваю, когда он начинает неловко, как любой ребенок, подтягивать рукава кофты.

— Я сам, - упрямится он, и я молча жду, пока мой сын сделает еще один шаг на пути к самостоятельности.

Он маленький, но уже запросто справляется с жидким мылом, правда, выдавливает в ладонь огромную порцию, так что мыло длинными белыми нитками тут же растекается по краям раковины. Ему нравится размазывать его пальцами до образования радужной пены, и я потихоньку присоединяюсь к этой игре. Молча, чтобы не слишком настырно вторгаться в его внутренний мир. Господи, я ведь прочла миллион книг о воспитании детей, о младенцах, о том, как младенцы развиваются до года, после года, до трех лет, но все это кажется какой-то ерундой. Примерно такой же «полезной», как и самоучитель по пилотированию самолета для тех, кто ни разу даже не сидел в кабине пилота.

Когда мы заканчиваем с мытьем, он вдруг поворачивается ко мне и тянется пальцем к моему лицу. Я даже пошевелиться боюсь, пока не понимаю, что он пытается стереть синяк с моей щеки.

— Ты спакалась.
– Когад мой сын хмурится, он становится похож на своего отца как две капли воды. Даже складка межд бровей почему-то не вертикальная, а похожа на пару точек, между которыми лежит узкая бороздочка.

— Да, - часто-часто киваю, надеясь, что это хотя бы немного разгонит слезы, - испачкалась.

Он пробует снова и снова, и я даже не чувствую боли, хотя лицо до сих пор горит от побоев Олега. Но эти маленькие неловкие касания как будто исцеляют меня изнутри. Достают до самого сердца.

— Это очень вредная грязь, - говорю шепотом, потому что Вова уже старается изо всех сил.

Он кивает и берет в ладонь немного пены, чтобы попытаться смыть синяки мылом.

— Она точно смывается, - подбадриваю его старания, - я чувствую. Просто она очень глубокая, и сверху плохо видно.