— Война кончилась, кому охота идти на смерть из-за какого-то мятежа, — нерешительно крикнул кто-то из дальнего угла и замолк.

Подошел солдат не солдат, а дед, весь в седой бороде, как в мыле. Заявил примирительно:

— Раз ты голова всему полку, не мешает тебе побеспокоиться насчет чайного и приварочного довольствия. Люди мы русские, а чай нам заваривают на хлебной корке.

— Ну это другой разговор. Такой разговор я люблю, и настоящий чай вам будет, — пообещал Иванов; он помнил, что в Москве Даша сунула ему на прощанье в вещевой мешок плитку кирпичного чая.

«В случае чего на хлеб выменяешь», — припомнил он слова жены и улыбнулся своей детской улыбкой. Как она там без него, в студенческом общежитии?

Красноармеец с черной повязкой через глаз сказал:

— Главное, табак! Без хлеба воевать можно, а без курева никак не можно.

— Да и паек дают обрезанный: только понюхаешь, а хлеба уже нет.

Александр Иванович послал сына за вещевым мешком. Затем велел позвать каптенармуса. Когда тот неохотно явился, приказал ему выдать каждому бойцу паек на два дня.

— Нет у меня двойного пайка, — сытое лицо каптенармуса валилось краской. — Всяк подьячий любит калач горячий. Вам могу отпустить, комиссару тоже сам бог велел пользоваться, а на всех, извините, не хватит.

Иванов оглядел каптенармуса с головы до ног. На нем было суконное галифе, шевровые, сшитые по ноге сапожки, новый офицерский ремень. Иванов подумал: «Только погон ему не хватает. Голову даю на отсечение, обвешивает бойцов». Спросил:

— Ты какого звания?

— Обыкновенного… крестьянского. — Сложенные сердечком губы каптенармуса дрогнули, он оглянулся, словно собираясь бежать.

В толпе рассмеялись. Кто-то твердо заявил:

— Кулацкий сынок, вот он кто. Одним словом, жмот.

— Никак нет, мы из середняков, — каптенармус опустил глаза долу. — Советская власть отвалила мужикам земли чертову гибель, так что мы теперь все середняки, всех под одну гребенку остригли.

— Отец твой, конечно, держит лавку.

— Нечего греха таить, была лавка. Только он сам ее под кооператив отдал. Да и лавка-то доброго слова не стоила: торговали керосином, дегтем, лаптями.

— Вместо этого лавочника назначьте каптенармусом какого-нибудь коммуниста в летах или израненного, — сказал Иванов секретарю партбюро полка, стоявшего рядом с ним.

— Не рекомендую, — проговорил секретарь. — Бойцы загудят: мол, поставил комиссара на хлебное место.

— Ну и пускай гудят. Так-то ведь хуже; бойцов обкрадывают, на ворованное шевровые сапожки справляют и щеголяют в них на виду у босой команды. Пускай особисты сделают обыск у лавочника и конфискуют наворованное.

Вечером на партийном собрании составили список врагов и баламутов, разлагавших полк. После собрания все вписанные в этот именослов были арестованы и под усиленным конвоем препровождены в трибунал.

Ужинал Иванов вместе с бойцами. Он поговорил с ними по душам, проверил оружие, распределил делегатов съезда по всем ротам и составил из добровольцев штурмовой отряд. В полночь Иванов послал Ворошилову краткое донесение: полк приведен в боевую готовность и способен приступить к выполнению любой задачи.

Накрывшись шинелью, он со спокойной совестью лег спать. Но что-то его тревожило. Поворочавшись с боку на бок, он догадался наконец — сын! В первый раз пришла мысль, что их обоих могут убить в одном бою. Может быть, даже одним снарядом. Александр Иванович усилием воли отогнал прочь эту мысль. Ведь ходили же они вместе на Турецкий вал, и ничего, обошлось. Обойдется и на этот раз.

Мысли отстаивались, становились все спокойней и спокойней, уводили куда-то далеко-далеко, к тихим, мирным делам, к учению, книгам.

На рассвете Иванова разбудили. В полк прискакал неугомонный Павел Дыбенко. Суконный клеш его задрался выше колен, открыв белые подштанники, подвязанные тесемками; на груди болтался бинокль; сбоку, как сабля, — маузер.

Выйдя к нему на улицу, Александр Иванович рассмеялся.

— Ты чего? — обиделся самолюбивый Дыбенко.

— Не могу без смеха глядеть на конных матросов.

Дыбенко спешился, отдал повод адъютанту, отвел Иванова в сторонку, сказал:

— Главный удар будет наносить южная группа войск, вернее, сводная дивизия, в которую включен и твой полк. — Не удержавшись, добавил: — Начальником дивизии назначили меня. Так что прошу не баловать, а то взгрею.

— Что же будут делать северяне? — поинтересовался Иванов.

— Северная группа войск, в которую вошли петроградские и смоленские курсы комсостава, военно-инженерная школа, батальон московских курсантов и отряд питерских коммунистов, будет поддерживать меня из района Сестрорецка. — Дул южный влажный ветер, пронизывал до костей и шевелил черный чуб Дыбенко, гроздью спадавший на лоб из-под шапки. — Ты, Саша, в заставах лишних людей не держи, дай бойцам отоспаться. Начинаем в ночь на 17 марта. — Дыбенко плотней запахнулся в кожанку, пожал товарищу руку, ловко вскочил в скрипнувшее седло. Конь его с места взял галопом и вскоре растаял в плотном тумане. Только долго еще слышался звон подков о каменную мостовую.