От этих воспоминаний Софка совсем ослабла. Привалилась к киоску, быстро сглатывая, чувствуя, как хуже прежнего дрожат руки, и ноги тоже не держат. Упасть бы сейчас. Упасть в снег.

Нет, нет, нет. Ничего это ей не даст. А что даст – она сама не знала.

Подняла голову.

Впереди сиял огнями вокзал.

Глава 4. Я падаю, но мне кажется, я иду

Мой город так бел, так свеж,

Так легко и тихо.

Пожалуйста, трогай, режь

Провода в года.

Под вздохи далёких крыш,

Под штрихи и блики,

Мне вовсе не страшно

Двигаться в никогда.

Под пятками пустота,

И в карманах пусто.

Янтарные плитки окон

Поют, звенят.

Я мог бы и перестать,

Но мой риск – искусство.

Шататься по проводам —

Ведь почти летать.

Мой город скрипит, искрит,

Зажигает души.

Не нужен ни шест, ни хлипкий

Внизу батут.

Окошко моё, гори

И в метель, и в стужу.

Мой город, меня окликни, —

Я тут как тут.

Последний вагон мотало. Софка казалось, что она попала в недра гигантского, несущегося куда-то червя – по крайней мере, по запаху было похоже. Хотелось спать, но задремать не получалось: голова падала на грудь, и Софка, встрепенувшись, вновь вылетала из дрёмы. Можно было прислониться к пыльному, в разводах и засохших плевках стеклу, но от этого её бы точно стошнило.

Что она делает. Что она делает?.. Она ведь никуда, никогда раньше одна не ездила. Никуда дальше школы в одиночку не уходила…

За окном мелькали лужи, голые чёрные деревья, покрытый корочкой снег. Покосившиеся деревенские домики, столбы и грачи на проводах. Снова лужи. Снова голые ветви.

Что она делает?..

А сам вагон был как из старых фильмов: прокуренный, арктически-холодный, тысячу лет не убранный и полный самых разных людей. Накрашенные девушки в лёгких курточках. Парни с гитарой. Старик с авоськой бутылок – прямо карикатурный. Двое мужчин в кожаных куртках; один из них напомнил Софе Дуболома, и она сжалась, не сразу сообразив, что отчим куда ниже, толще, да и куртки такой у него вроде нет.

– Какая красивая девушка.

Этого-то она и боялась; всё внутри мгновенно заледенело. Софка опустила голову, притворилась, что не услышала.

– Куда едете, девушка?

– В Лисогор, – коротко ответила она. В поле зрения попал развязавшийся шнурок; вот ведь – поленилась завязать как следует, когда села в электричку. Если сейчас придётся вскочить и бежать – ведь запнётся…

– И я в Лисогор! Давайте провожу?

– Нет, спасибо, – буркнула Софа, склоняясь ещё ниже. – Меня встречают.

Озарённая внезапной идеей, сунула руку в карман и вытащила телефон. Китайский айфон дышал на ладан и выглядел так убито, что Софа даже не опасалась, что на него польстятся.

Но не успела она включить любую мелодию, изображая входящий, как экран засветился, и телефон зазвенел сам. Вот тут Софа уже вспотела, отмахнулась от мужика и непослушной рукой поднесла телефон к уху. Выдавила:

– Да, мам.

Телефон закричал маминым голосом. Где-то на краю загудел Дуболом. Софка чувствовала, как по телу, под платьем, бегут мурашки, как становится неуютно в колючем шарфе, как всё вокруг сливается в бордово-болотный вихрь, и её начинает вести, вести куда-то в этом чреве червя…

– Вам плохо? – тревожно спросил кто-то, но Софка не разобрала, не смогла разобрать ни этих слов, ни маминых криков. Всё стёрлось, сплелось, спуталось. Только «Сейчас же домой!» звенело в ушах, горело, будто поставили клеймо в воздухе.

…Вот если бы мама сказала: «Сонь, приходи. Ну прости ты этого идиота. Я с ним поговорю как следует, обещаю. Завтра воскресенье, сходим куда-нибудь, посидим, кофе попьём. Соня, милая, ну пойми ты меня! Ну потерпи три месяца, а там езжай на все четыре стороны… Мне без тебя очень плохо. Ну куда ты поехала одна на ночь глядя? Я очень боюсь за тебя. Возвращайся скорее!»