На земле во дворе виднелись мокрые следы: кто-то прошел здесь несколько минут назад. Мы шли по темно-коричневым грязным следам, и с каждым шагом мне становилось все страшней. Наконец мы поднялись на террасу и оказались у комнаты, где я недавно разговаривала с госпожой Мун.

Я замедлилась. Мне вдруг захотелось повернуться и уйти, не открывать дверь, не смотреть. Я слишком многое пережила за последние часы.

Я остановилась перед двойными дверьми. В первый раз, когда я заглянула сюда сегодня, они были лишь слегка раздвинуты, но сейчас они были нараспашку. Я медленно подняла взгляд по мокрым следам.

Мимо шелкового коврика на полу. Мимо перевернутой чаши. Мимо низенького столика… который покрывало что-то белое, похожее на соль.

Старейшина Мун, сгорбившись, сидел на полу. Вода капала с его распущенных волос и бороды. На коленях у него лежала дочь. Ее рука безжизненно свешивалась на пол, ладонь была раскрыта, пальцы неподвижны.

Маски на старейшине не было: должно быть, он потерял ее в озере. Он в ужасе глядел на дочь, осторожно гладя ее по щеке.

– Чхэвон-а, – он потряс ее за плечо. – Проснись, Чхэвон-а. Не сердись, я же делал все это ради тебя.

Словно в тумане, я шагнула вперед. Пол обжег мне ступни. Я подошла к перевернутой чаше, подняла ее с пола и сразу же почувствовала сильный запах – не пришлось даже принюхиваться.

Так же пах чай, который мне подали тогда, в библиотеке. Чай с мышьяком.

Я взглянула на госпожу Мун. Она лежала неподвижно, на губах у нее выступила кровавая пена. Чаша выскользнула из моих рук.

Госпожа Мун выпила яд.

После все было как в тумане. Солдаты, ворвавшиеся в комнату, веревка, руки, скрученные за спиной. Шелк, кровь. Застывшие глаза госпожи Мун. Рыдающий голос ее отца, все окликающий ее по имени. Но она не отвечала. Жестокость старейшины отняла у него то, чем он дорожил больше всего.

– Чхэвон-а! – Он все звал ее и звал, словно мог голосом дотронуться до ее щек, раз руки были связаны. – Абоджи вернулся за тобой, Чхэвон-а.

Разве это справедливость?

Какое-то оцепенение сковало мое тело. Я села на горячий пол, по моему лицу стекали пот вперемешку с водой из озера. Я прижала к груди ладонь, пытаясь облегчить боль в горящих легких. Раны так быстро не затянутся. Трещины так и будут зиять темнотой, а в них будет задувать холодный ветер. Многие пропавшие девушки так и останутся пропавшими. Погибших девушек не воскресить.

Не знаю, сколько я так просидела, прежде чем Мэволь дотронулась до моего плеча. Она протянула мне руку и помогла подняться. Мы стояли и смотрели, как солдаты укладывают тело госпожи Мун на деревянные носилки. Сверху ее накрыли соломенной циновкой. Ее руки с накрашенными бледно-оранжевыми ногтями торчали из-под соломы.

– Бальзамин, – прошептала Мэволь.

Я пристальнее вгляделась в запачканные ногти. Мэволь права, госпожа Мун собирала цветки бальзамина, растирала их, превращая в массу, которой дети любят красить ногти. Существовала примета: если цвет не сойдет до зимы, с первым снегом придет первая любовь.

Плечи у меня поникли. Госпожа Мун – Чхэвон – была всего лишь девчонкой, как каждая из нас. Мэволь тоже понурилась. Одинокая слезка скатилась по ее щеке, но она быстро вытерла ее рукавом.

– Почему мне так плохо? – хрипло спросила она. – Как будто мы проиграли.

Рядом возникла высокая тень. Инспектор Ю. Широкие поля шляпы отбрасывали тень на его лицо, так что я не могла рассмотреть выражение его лица. Он молча смотрел на тело, накрытое соломенной циновкой.

– Мы проигрываем каждый день. Такова наша работа. – Инспектор повернулся ко мне и Мэволь. – Кого-то нам удается спасти, но в основном мы терпим поражение. Такова жизнь.

Я покачала головой, лучше мне от его слов не стало. Теперь мне было понятно отчаяние судьи Хона. Вот оно – ощущение бессилия. Ужас от того, что невозможно никого спасти. Это отбирает силы, лишает мужества, опустошает.

– Но есть два типа людей, – тихо добавил инспектор Ю. – Некоторые отступают, жмутся друг к другу, как испуганные птички, прячутся от темноты, что пугает их. А некоторые готовы сражаться, они борются за свободу, свободу для всех. Свет будет всегда сиять для тех, кто стремится к нему.

Он нагнулся, поднял чашу Чхэвон и засунул ее в мешок с уликами.

– Возьмите себя в руки, Мин Хвани и Мин Мэволь, – улыбнулся нам инспектор. – Мы должны отвезти девочек домой. Родные ждут их.

Девушки, которых мы спасли, ехали по кратеру, настороженно оглядываясь. Они вздрагивали от любого шума, суеты в деревнях, через которые мы проезжали, грохота запряженной телеги и даже тявканья мелкой собачонки. Инспектор Ю велел им ехать впереди, перед солдатами, подальше от телеги, на которой везли тело Чхэвон. Ее отец, превратившийся в тень, шел пешком со связанными за спиной руками. В отличие ото всех остальных, старейшину Муна заставили идти пешком – девочкам инспектор Ю нашел лошадей.