– О, слава Богу – нет, ваше преосвященство. Я всем сердцем верю, что ему станет лучше, когда он узнает, что вы вернули ему свое благоволение. Он скоро поправится…

Он снова сможет служить вам, а я – благословлять вас в своих молитвах.

Кардинал почувствовал, что подагра набирает силу.

– Однако, сударыня! Позвольте заметить вам, что ваш траурный наряд и убитый вид с полной очевидностью свидетельствовали о том, что вы…

– …овдовели, вы хотите сказать?

– Я хотел сказать – «что я лишился своего капитана».

– Но я действительно была сражена горем, ваше высокопреосвященство! Несчастье нашей семьи заключалось в том, что она утратила ваше расположение. Но теперь у меня нет причины скорбеть, и я сегодня же сниму траур.

С этими словами г-жа де Кавуа подарила Ришелье одну из своих очаровательных улыбок и попросила разрешения поспешить обрадовать мужа.

Кардинал ответил кислой улыбкой. Он понял, что его провели. Однако сердиться было глупо, и если г-жа де Кавуа имела ясный ум, то кардинал тем более не был им обделен. Ришелье вздохнул, представив себе, как при дворе будут на все лады обсуждать эту историю, и… расхохотался.

– Мадам, – сказал он, отсмеявшись. – Я попрошу господина Мондори принять вас в труппу театра Маре, в вас мы теряем великую актрису.

– Ах, ваше высокопреосвященство! – с очаровательной гримаской отвечала г-жа де Кавуа. – После того как господин Мондори поставил пьесу маркизы Рамбулье «Виргиния», мне больше по душе «Бургонский отель». [12]

С этими словами она упорхнула, оставив министра в одиночестве и задумчивости. В этом состоянии и застал его вошедший в кабинет конюший, имевший привилегии не стучаться, если это не было оговорено специально.

– Знаете, в чем я только что имел случай убедиться, Рошфор? – спросил кардинал, массируя колени, атакуемые подагрическими болями. – В том, что даже самый опытный политик ничего не стоит в сравнении с обыкновенной женщиной. Впрочем, нет, умной женщиной!

И кардинал снова расхохотался, позабыв о подагре.

Глава тридцать восьмая

Перст Божий

В Люксембургском дворце царило тревожное ожидание. Никто не нарушал уединения королевы-матери, которая почти все время находилась в своих покоях, принимая лишь герцога д'Эпернона да еще двух-трех приближенных. При ней неотлучно находились г-жа де Бретеиль и духовник Сюффрен – тот, которого некоторое время назад вызывал из дворца, не желая входить туда, Арамис, и с которым он после о чем-то совещался. В коридорах дворца было тихо, но все понимали, что это затишье перед бурей.

– Вы, помнится, обещали мне дать почитать одну книгу, отец мой, – проговорила, обращаясь к своему духовнику, королева-мать.

– Какую книгу вы имеете в виду, ваше величество? – почтительно осведомился иезуит.

– Ту, где, как вы сказали, один ученый богослов обосновывает теорию о целесообразности физического устранения тиранов… Я правильно припоминаю?

– Да, это сочинение знаменитого монаха Марианны, – тихо отвечал духовник.

– И какие же соображения он приводит в пользу своей теории?

– Он говорит о том, что приговор выносят народы, их суд. А уловить это умонастроение народов и их согласие на устранение тирана, разумеется, под силу лишь людям посвященным…

– То есть?

Духовник устремил на Марию Медичи пристальный взор, но ничего не ответил.

– Полагаю, ученый Марианна принадлежал к… – она намеренно не договорила.

– Он принадлежал к нашему святому Ордену, – невозмутимо согласился иезуит. – Мы учим людей распознавать добро и зло, даже в правителях. И направляем их по правильному пути. Увы, не всегда сильные мира внемлют голосу истины.

– И если такой правитель остается глух к доводам разума…

– Его надлежит устранить из мировой истории, причинив зло малое во избежание зла большого.

Королева-мать удовлетворенно наклонила голову.

– Таким образом, свершение малого зла для того, чтобы избежать большего, – не есть грех? – спросила она.

– Всякое зло – грех, – отвечал Сюффрен. – Но перст Божий указует путь. Так выбор судьбы может пасть на человека, который предназначен к свершению, но и сам осужден небом за свои прошлые грехи. Таким образом, через него совершается акт небесного произволения, однако возмездие за грехи столь же неотвратимо. И это только справедливо.

– Но очень тонко, отец мой!

Губы иезуита изогнулись в усмешке.

– Столь же тонок узор, который сплетает провидение.

Мария Медичи вздохнула. Она старалась отогнать гложущие душу воспоминания. Тень окровавленного супруга беспокоила ее по ночам.

– Что, если Гастон будет разбит? Королевское войско сильно и прекрасно организовано.

– Это вполне возможно, – согласно кивнул иезуит.

– Но остается еще Монморанси… – продолжала королева-мать, стараясь успокоить саму себя. – О, Генрих искусный полководец!