– Отчего же вы это сделали? Такие вещи строго запрещены.

– Он не хотел отвечать на мои вопросы.

– О чем же вы спрашивали его?

– Какого черта меня лишили общества господина Ла Порта, камердинера ее величества.

– Вы что, сидели в одной камере?! Но ведь это строжайше запре…

– С вами положительно невозможно разговаривать. Вы напоминаете ходячий устав. Я не сидел в одной камере с господином Ла Портом, хотя был бы бесконечно рад такому приятному обществу. Но я по крайней мере виделся с ним во время прогулок!

– Что же вам мешает выходить на прогулки?

– Я хожу на прогулки. Иначе здесь совсем сгниешь!

– В таком случае господину Ла Порту запретили выходить на прогулку?

– Насколько я знаю – нет, хотя ваши болваны-тюремщики на все способны. Вы только посмотрите, какие у них рожи!

Дю Трамбле в очередной раз вынул кружевной платок и вытер испарину со лба.

– Я ничего не понимаю! – воскликнул он. – Вы ходите на прогулки. Господин Ла Порт тоже ходит на прогулки. Вы оба ходите на прогулки. Там вы обычно встречались…

– Раньше, – мягко заметил д'Артаньян, участливо глядя на г-на коменданта.

– Черт побери! Кто вам мешает делать это теперь?!

– Не «кто», а «что»…

– Сто чертей! Что мешает вам это делать теперь?!!

– Архитектура.

– Архитектура? II Тысяча чертей!! Вы сказали – «архитектура»?!

– Да, я употребил это слово, хотя, быть может, надо было сказать «фортификация».

– Если вы думаете, что я стал понимать о чем вы толкуете, то вынужден вас разочаровать, господин д'Артаньян.

– Я вам толкую о том, что до Мартынова дня нас с господином Ла Портом содержали в одной башне, только меня на третьем этаже, а его на четвертом. И само собой разумеется, что, когда нас выводили на прогулку, мы могли видеться и прогуливались наверху, беседуя и обозревая Париж с высоты птичьего полета. Зрелище в высшей степени занимательное, должен сказать.

– Вот видите, – не преминул вставить дю Трамбле. – Следует во всем находить положительную сторону. Не попади вы сюда, вам никогда бы не представилась такая блестящая возможность.

Д'Артаньян воззрился на него в немом восторге.

– Примите мои поздравления, господин дю Трамбле, – сказал он, насмотревшись на нового коменданта. – Из вас получится отменный тюремщик. Думаю, вы в Бастилии надолго.

Дю Трамбле не понял, как ему следует отнестись к сентенции мушкетера. Поэтому он учтиво поклонился в ответ.

– Однако мы отклонились от существа дела, господин д'Артаньян.

– Совершенно верно.

– Итак?

– Мы самым приятным образом прогуливались с господином Ла Портом и беседовали о том о сем. Ругали тюремную стражу. Вдвоем это оказывается гораздо приятнее делать, чем в одиночку.

– Продолжайте, господин д'Артаньян!

– И вот – в один прекрасный, вернее, злосчастный день меня будят, вытряхивают из моей старой камеры, с которой я уже успел сродниться, словно улитку из ее раковины, и ведут сюда. В совершенно другую башню, которая отстоит от прежней, кажется, на добрых четверть мили! Так что теперь я лишен общества милейшего Ла Порта и предоставлен самому себе!

– А, так вот в чем дело! Вас перевели из Базиньеры в Бертодьеру!

– Не могу похвастаться тем, что знаю, как называются все казематы в вашем заведении, но вижу, суть проблемы вы ухватили.

– Я не готов ответить на ваш вопрос, так как об этом следует спрашивать моего предшественника. Но обещаю вам во всем разобраться. Думаю, старший тюремщик или помощник начальника гарнизона в курсе дела. Кстати, в какой камере вы находились до того?

– Разрази меня гром, если я ориентируюсь в этих каменных колодцах и тому подобных застенках, милейший господин дю Трамбле!

– Ну хорошо. Попробуем по-другому. Вы говорите, что вас содержали в одной башне с господином Ла Портом, не так ли?

– Совершенно верно.

– А так как он и сейчас находится в Базиньере, то стало быть вас перевели оттуда.

– В логике вам не откажешь. Если только вашему предшественнику не пришло в голову переместить господина Ла Порта в… словом, в эту башню откуда-либо еще.

– Черт побери!

– Совершенно с вами согласен.

– Мне это не приходило в голову!

– А мне, как видите, пришло.

Кружевной платочек был снова извлечен из кармана г-на коменданта Бастилии. Невооруженным глазом было видно, что он давно уже утратил свою первоначальную белизну и свежесть.