Камера пролетает над множеством голов, запечатляет в кадре множество лиц, кучу бессмысленных реплик, но, опять же повторюсь, они нам не нужны. Нам нужен только тот герой, которого ищет наш влюблённый Виктор. Нам нужен тот, кто также оторвал глаза от экрана и ищет Виктора в этом абсурдном сборище, от которого режиссёры фильма предпочли сбежать.

Камера высматривает собеседника главного героя.

Но где он?

– Вот она, – шепчет Джин и указывает кивком.

Если спуститься взглядом вниз по нашим трибунам, можно заметить нашу с Джин ровесницу с телефоном в руках. У неё светлые волосы, скромный выбор одежды и так же скучающе, тоскливо поднята голова в поисках кого-то, с кем телефон её роднит.

Камера демонстрирует нам обоих героев.

Режиссёр доволен, но чего-то не хватает.

– А теперь, – задумчиво произношу я. – Когда оба героя предстали нашему объективу, можем… показать расстояние между ними?

У Джин идея получше.

– Их одиночество в толпе, – говорит она.

– То есть, наше кино не драма о двух возлюбленных? – я улыбаюсь.

– Копни глубже, – Джин вздёргивает бровью. – Не делай искусство общепринятым.

– Я могу сделать предмет искусства о любви.

– Если только о несчастной, – замечает девчонка. – Счастливое искусство никого не интересует, тем более – его даже не существует.

Я усмехаюсь.

– Кино – это травма, – говорю я и объясняю: – Так Финчер сказал.

Кадр плавно исчезает, кино заканчивается, а зрители молча выходят из зала. Конец незаконченной истории. Режиссёры с хандрой обращаются к происходящему у них под носом и не могут отыскать интересных сюжетов, да и не пытаются найти их.

Меня дёргают за рукав.

Это Джин.

– У меня серьёзная проблема, – говорит она.

– Я найду ей решение?

– Определённо.

Джин внимательно всматривается в мои глаза и устанавливает зрительный контакт.

Внутри меня всё сжимается.

Голод.

– Коул Прэзар.

– Я не готов к женить…

– Я хочу курить, – говорит Джин и прожигает меня взглядом.

Мы ещё долго смотрим друг на друга.

У нас с Джин проблемы общие.

– У тебя есть сигареты? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает она.

– У меня тоже.

Наш взгляд – тоскливый и влюблённый – обращён к белёсой голове.

Он встаёт. Он, наш герой, берёт рюкзак и направляется вниз по лестнице, в самую толпу, его свита бежит вслед за ним. Но он одинок среди них, как одинок путник в пустом поле, как одинок странник в неизвестной ему стране. Он одинок уныло. Он ищет родные души в этом тошном, убогом мире, он ищет того, кому готов доверить себя, свой дух, своё дыхание.

И мы идём ему навстречу.

– Пошли, – я резко встаю с мест и собираю вещи.

Девчонка резко оживает.

– Нашёл у кого стрельнуть? – её тон – снова привычно саркастичный.

Я ухмыляюсь.

Я небрежно, но крепко хватаю Джин за запястье и сбегаю вниз по лестнице, подобно нашему герою. Она громко дышит за моим плечом, и я снижаю скорость похода.

Мы долго идём вместе – долго и молча.

Мы проносимся мимо кучи знакомых, пропускаем мимо ушей многочисленные «привет» и «пока». Среди приветствий слышится и Гейз, и даже Уольтер, и своенравная Лесли «Тэ-тэ», на чьём пухловатом лице интерес явно сменился на дружескую гордость.

Совсем рядом раскрываются стенды с современной литературой и вновь застрявший у них Виктор. К телу парня липнут девчонки Нильского, буквально засовывая свои острые языки в его побагровевшие уши. Стюарта с Фриманом не видно.

Джин резко останавливается.

– Я расплатиться забыла, – в её голосе снова проскальзывает паника. Я непонимающе хмурюсь. – Ну, тому комиксисту. За комикс.

Наши руки всё ещё сцеплены.

Я чувствую, как Джин начинает дрожать.

– Он тебе его подарил, – спокойно говорю я.

Девчонка удивлённо вскидывает брови.

– Мне мама должна позвонить, – начинает тараторить она. – У меня рюкзак на биологии, и телефон – там же…

Я дёргаю её за лямку рюкзака.

– А, точно, – нервно усмехается девчонка, но не двигается с места.

Меня начинает окликать шайка Нильского.

Я чуть наклоняюсь к лицу Джин и притягиваю её к себе.

Издалека крайне гордящимся взглядом смотрит «Тэ-тэ».

– Всё нормально, – вкрадчиво шепчу я. – Заберём у Виктора сигареты и пойдем, хорошо?