— Господа, я не стану вести переговоры, если вы намерены говорить в таком вызывающем тоне, — обиженно сказал Лятоскевич. — Я же предупреждал — никаких ультиматумов. К тому же это решение господина генерал-губернатора.

— В таком случае и нам не о чем говорить. Мы объявим в вашей тюрьме самостоятельную республику, которая не признает ни власти, ни законов Российской империи... Так и сообщите генерал-губернатору!

Дзержинский резко повернулся и вышел. Михаил Сладкопевцев шел сзади, пряча улыбку в густой своей бороде. Сладкопевцев сказал:

— Ну и горяч ты, Феликс! С Лятоскевичем чуть не случился удар, когда он услышал про твою независимую республику.

— Но мы в самом деле объявим республику! Независимую от царского строя! Это у нас единственный способ добиться успеха.

В тюремном дворе посланцев с нетерпением ждали ссыльные. В камере Феликс рассказал о разговоре с Лятоскевичем.

— Есть предложение, — закончил Феликс, — выдворить из централа тюремную стражу, закрыть ворота и не допускать сюда никого до тех пор, пока не удовлетворят наши требования. Власти должны понять, что в централе происходит не какой-нибудь заурядный бунт заключенных, а событие широкого масштаба. Об этом пусть знают в столице, в Департаменте полиции.

С предложением Феликса согласились. Для руководства «республикой» создали директорию, в которую вошли Дзержинский, Сладкопевцев и ссыльный Хотилов — уже пожилой человек, в прошлом народоволец. Возглавил директорию двадцатипятилетний Феликс Дзержинский.

У кого-то из заключенных раздобыли красную кумачовую рубаху, выкроили из нее полотнище для флага, а по нему белой тесьмой вышили слово «Свобода!».

Тем временем Михаил Сладкопевцев с группой добровольцев отправился в караульное помещение, где находилось несколько стражников во главе с усатым, дородным унтером. В маленькой караулке стало тесно, когда в нее ввалилось десятка полтора ссыльных.

Унтер играл с подчиненными в подкидного и вопросительно глянул на вошедших.

— Господин унтер-офицер, — торжественно объявил Сладкопевцев, — отныне здесь объявляется республика, которая принимает на себя всю охрану. Поэтому вам надлежит покинуть помещение и уйти за пределы острога со всеми подчиненными вам лицами. Оружие оставите здесь, так же как и патроны.

— Чего-чего? — приподнялся унтер, сдвигая в сторону засаленные карты и обалдело глядя на бородатого ссыльного.

— Вы меня не поняли? — спросил Сладкопевцев. — Вам надлежит покинуть тюрьму и доложить об этом господину Лятоскевичу. Дальнейшие переговоры будем вести через окошко в проходных воротах. Выполняйте!

— А начальнику доложено? — смиренно спросил унтер.

— Доложено, доложено...

— В таком разе не могу возражать, — глаза унтера с тревогой бегали по лицам ссыльных, заполнивших караульное помещение.

Унтер отстегнул кобуру, шашку и положил все на стол. То же самое сделали и солдаты конвойной роты. Несколько винтовок из пирамиды у входа в караулку тоже перешли к политическим ссыльным.

Тюремную стражу — десяток конвойных во главе с унтером — выпроводили из централа, закрыли за ними тяжелые ворота, заперли на засов и забаррикадировали бревнами. А над воротами прикрепили древко с красным флагом.

Объявление независимой республики в Александровской тюрьме взбудоражило и иркутского генерал-губернатора, и министерство внутренних дел в Санкт-Петербурге, куда губернатор не замедлил отправить зашифрованную телеграмму о вспыхнувших беспорядках. Тревожные вести из Иркутска совпали с другим событием — недавно террористы убили в Петербурге министра внутренних дел Сипягина. В Департаменте полиции оба эти события связали воедино. Решили срочно ликвидировать беспорядки, не допуская огласки и, по возможности, мирными средствами.

Именно такой ответ и получил иркутский генерал-губернатор на свою шифрограмму. Тем не менее он приказал вызвать к пересыльной тюрьме войска, «постращать» бунтовщиков и под угрозой оружия заставить их сдаться.

Утром «республиканская гвардия», дежурившая у ворот под началом Михаила Сладкопевцева, сообщила, что централ окружают войска, а начальник тюрьмы Лятоскевич желает говорить с представителем политических ссыльных. Собрали новую сходку и решили вступить в переговоры с администрацией. Для переговоров избрали новую тройку, вернее заменили в старой Феликса Дзержинского. Да он и сам был с этим согласен. Сладкопевцев сказал:

— Предъявлять ультиматум, устраивать бунт — здесь ты, Феликс, незаменим. В данном же случае требуется дипломатия... А ты сорвешься!

Условились, что переговоры с Лятоскевичем поведет Сладкопевцев. В помощь ему дали бывшего адвоката Сергунина, либерала и демократа, добрейшего человека. Утверждали, будто Сергунин, защищая подсудимых социалистов-революционеров, помог одному из них бежать прямо из зала суда.

Феликс продолжал руководить сходкой, а делегаты отправились к воротам. Сходка и должна была дать свое согласие на предложения тюремной администрации.