— Вот и всё, — сказал мужчина.

* * *

Они сидели на краю обрыва и махали босыми ногами.

— Есть четыре, — с удовольствием отметила Алина. — С такими темпами ещё через неделю закончим. Валера, а это нормально, что я никак не могу удержать их в руках?

— Вполне. Твоя задача — научиться их получать и ощущать, а остальное само приложится.

— А какие они, эти сущности? Лёгкие? Горячие или холодные?

— Узнаешь, когда закончим обучение.

— Я понимаю, но мне интересно!

— Хм. Они… никакие. Ты не думаешь о том, что держишь в руке именно сущность — ты держишь мысль, идею. Это как невидимый лист бумаги, на котором что-то написано, но что именно — не поймёшь, пока не тронешь.

— О, как…

Солнце выглядывало из-за деревьев, облизывало руки и ноги своим тёплым невидимым языком, по периметру водохранилища в десятке метров друг от друга стояли рыбаки, продолжавшие свою напряжённую охоту. Алина внимательно смотрела на Валеру.

— Валера?

— Что?

— А как ты жил до того, как вы с отцом переехали сюда?

Если бы этот вопрос был задан накануне вечером или с утра до поездки, то Валера ответил бы что-нибудь односложное или проигнорировал. Но природа расслабила, легонько прошептала, что один раз можно и раскрыться — в конце концов, пусть Алина знает чуть больше о человеке, с которым провела довольно много времени.

— Я знаю, что город, в котором я родился, — закрытый. Отец — военный, познакомился с матерью на отдыхе на Чёрном море и перевёз к себе, но, сколько помню, мы постоянно переезжали. Мать нигде не работала, я сидел с ней. Ну, как сидел… она чаще всего либо куда-то уходила, либо смотрела телевизор, либо разговаривала по телефону. Я стал вполне самодостаточным ребёнком: сам научился читать и потихоньку изучал домашнюю библиотеку, которая кочевала вместе с нами. Когда мне было шесть, отец, как обычно, уехал, но в тот раз надолго. Мать сказала, что на войну. Кто и с кем тогда воевал — не знаю. Но через год отец вернулся. Я его не узнал: обычно у него был взгляд исподлобья, напряжение во всём теле и важная осанка, присущая офицерскому составу. Всё это исчезло. Я смотрел ему в глаза и видел мудрость и понимание мироустройства.

Он уволился из армии, стал больше времени проводить дома. Как-то раз взял за город. Мы на целый день уехали в лес, где он и рассказал о сущностях. Сам он узнал о них в Средней Азии, встретив одного мудреца, и пообещал, что когда-нибудь обязательно сделает из меня атомщика.

Мы стали часто ездить на природу. Отец рассказывал о медитациях, восточных практиках, начал давать уроки выживания. В итоге я, семилетний пацан, мог бы спокойно хоть месяц, хоть два прожить в лесу.

Мать тоже стала меняться, но в другую сторону: ей отец про содержание наших поездок не рассказывал, мог взять меня за город на несколько дней, а то и неделю. Мы виделись много реже обычного, хотя не сказал бы, что это кому-то было во вред. Когда я оставался с ней, она меня ни о чём не спрашивала, зато всё чаще приглашала подруг. Те смотрели на меня с неприязнью, а порой и в моём присутствии говорили про отца какие-то гадости и советовали разводиться.

В итоге мать подала на развод. Отец не стал уговаривать и согласился, но с одним условием: я месяц буду жить только с матерью, чтобы она попробовала наладить со мной контакт, я ведь единственный ребёнок в семье, меня бы почти наверняка оставили с ней.

Поначалу всё было как раньше: мать занимается своими делами, я — читаю книги дома или в одиночестве гуляю на улице. Единственный момент: я должен к ужину, к восьми вечера, быть дома. Мы расходились по своим комнатам и встречались только на следующее утро за завтраком.

Потом мать решила попробовать завоевать моё доверие. Мы стали ходить в кино, гулять в парках аттракционов и просто в парках, посещали музеи. Тут я начал осознавать, насколько мы с матерью разные: она с большим удовольствием обсуждала со мной внешний вид людей, цену вещей и вкус еды, но когда я задавал какие-то фундаментальные вопросы, требовавшие багажа знаний, она не могла на них ответить. Больше всего она пыталась узнать, чем же мы с отцом занимались за городом, выпытывала, не делал ли отец со мной что-то неприличное и всякое в этом роде. Я не отвечал. Тогда она сама разоткровенничалась о себе.

Она рассказала, что в молодости была лёгкой на подъём девчонкой с ветром в голове. Ей нравилось крутить романы, встречаться и расставаться с парнями, кружить им головы. Дискотеки, кино, поездки на юг — в этом состояла жизнь. Со временем подруги нашептали, что пришла пора выходить замуж. Они хором говорили, что лучше всего быть женой военного. В итоге на курорте она встретила офицера, майора советской армии, крепкого мужчину, за которым как за каменной стеной. Вскоре родился я, и тогда она поняла, что жизнь на деле оказывается в разы сложнее. Мы стали ездить из одного конца нашей необъятной страны в другой, поэтому я жил без бабушек и дедушек, ребёнка не на кого было скинуть. И она призналась, что ощущала себя в заточении, связанной по рукам и ногам, обязанной время и силы уделять ребёнку. Ей не хотелось этого делать, она была готова на всё, лишь бы хоть на миг почувствовать прежнюю свободу. Кто-то в таком случае ищет приключений на стороне, но она много говорила о том, что даже не думала изменять…

— Она обсуждала с тобой измены? — с удивлением спросила Алина.

— Мы не обсуждали это — она просто выговаривалась, а я слушал, но при этом всё понимал. Тот наш разговор — хотя больше похоже на исповедь одинокой замужней женщины — произошёл в парке. Мы пришли после этого домой, поужинали и разошлись по комнатам. Всю ночь за стенкой я слышал плач.

До конца испытательного срока оставалась неделя, но после откровений мы вообще перестали общаться. Даже виделись редко — мать старалась не появляться у меня на глазах. Я понимал, что в её душе начался круговорот эмоций и попытка переоценить жизненные ценности. Пару раз, случайно пересекаясь взглядами, я понял, что ей безумно стыдно передо мной. Стыдно за своё поведение, за то, что мы с отцом серьёзнее относимся к жизни, чем она. Я же только недавно понял, что требовать от женщины, которая постоянно жаждала развлечений, стать прилежной домашней женой — просто глупо. Даже рождение ребенка не превратило её в заботливую мать, которая холит и лелеет своего ребенка вплоть до его старости. Она заботилась обо мне, но ощущала себя в заточении.