Собачья роза. Бутон, шипы и прочее…
вернуться

Щипан Роман
Шрифт:

«Как зарделись рябины! Конечно, мечтают о дубе…»

Алле Кузнецовой

Как зарделись рябины! Конечно, мечтают о дубе. А дубок затерялся среди тополиных полков. Одинокая астра цветёт на заброшенной клумбе, горделиво поднявшись среди пожилых сорняков. День теряет минуты. Осеннее солнце стыдливо луч роняет на землю, закутавшись в драную шаль облаков, погоняемых ветром. А озимь на нивах зеленеет вовсю, и — куда подевалась печаль? Пусть свежо по утрам, да зима наступает не завтра. С неба — дождик холодный. Но, душу и глаз веселя, на заброшенной клумбе цветёт одинокая астра — и не всё ли равно ей, куда повернётся Земля?

«Лишь к разрушенью Время держит путь…»

Лишь к разрушенью Время держит путь, шутя хоронит дерзкую мечту. А мы, надеясь в Вечность прошмыгнуть, синицу счастья ловим на лету. Разрушит Время храм, дворец, кабак, заставит вечно начинать с нуля. А мы, синицу ухватив в кулак, высматриваем в небе журавля. Погасит Время сотни ярких звёзд, мильон галактик обратит во прах. А мы жар-птицы яркий ловим хвост, забыв о той синице, что в руках. Но что такое Вечность? Звук пустой. Не властно Время лишь над добротой.

РЫЦАРЬ ВЕЧЕРНЕЙ ЗВЕЗДЫ

Сонет мартовского кота

Несладко, братцы, в марте быть котом: по лужам — босиком, да шубку — в клочья, сцепившись в лютом поединке ночью (а враг — тяжеловесней, и притом он молод, и одним своим хвостом любой из наших дам запудрит очи). А дамы — так прекрасны, и… Короче, чудесно, братцы, в марте быть котом! Таинственно горящие глаза, загадочное «мур-р…» — и сердце в пятки! И лихо прёшь в атаку без оглядки, разумно позабыв про тормоза: шерсть — дыбом, хвост — трубой! «Ур-р-ра!..» — и в бой, благословлён Вечернею Звездой…

С АРКАНАРСКОГО,

ИЗ ЦУРЭНА СПРАВЕДЛИВОГО

Два сонета

ПРОЩАЛЬНЫЙ СОНЕТ

Как лист увядший падает, на душу свалилась запоздалая любовь. И вот опять не видно берегов, и не понять, как выбраться на сушу. Я ждал тебя, любовь, — неужто струшу?! Неужто мне не разорвать оков, неужто снова ускользнёт улов в ладони потны, жадны, загребущи? В родной земле поэта не поймут: там в моде дыба и в почёте кнут; там мятежа трепещет стяг кровавый. А у толпы — звериное нутро; ей подавай клинок, а не перо; ей подавай хирурга с топором… Прощайте! Он настал — час вашей славы!

ПРИВЕТСТВЕННЫЙ СОНЕТ

Как лист увядший падает, на душу свалилась запоздалая любовь к скандальной славе льнущих хвастунов из тех, что не умеют прятать уши ослиные. Уж век бы лучше слушать змеиный шип и волчий вой врагов, чем от спесивых важных хомяков — паучью лесть. И не пускать наружу желчь чёрную и смертоносный яд. А впрочем, всё равно не разглядят; ещё, небось, и примут с восхищеньем… Им не стихи — клубничку подавай! Отравлен солью пышный каравай, и сапогом растоптан лист осенний.

ЧИЖИК-ПЫЖИК

Из ливерпульской гавани Всегда по четвергам Суда уходят в плаванье К далёким берегам… Редьярд КИПЛИНГ в известном переводе
На загадочной Фонтанке я ни разу не бывал; я не то что крепкой чачи — и сакэ-то в рот не брал. Только храбрый чижик-пыжик в этой призрачной дали в полдень пушку заряжает и даёт команду «пли!» Забава молодецкая — из пушки в белый свет. Пугаются воробушки — вот были, вот их нет! На площади копеечка валяется в пыли, а пушку — заряжают, и дают команду «пли!»
Что мне город Саутгемптон, что мне город Ливерпуль? Ведь на Мойке, ведь на Невке в феврале настал июль. Бродят белые медведи посреди гнилых болот, и развесистая клюква расцветает круглый год… Звон чарочек серебряных разносится окрест, и петухи горластые взлетают на насест. Бубенчики валдайские звенят-бубнят вдали, а пушку — заряжают. И дают команду «пли!» Эх, пушка — не игрушка: стреляет в белый свет, а попадает в душу. Ну, чисто пистолет! Горюет чижик-пыжик: ни водки, ни сакэ. И только ветка сакуры печально в холодке цветёт…

ЧУЖОЙ ЯЗЫК

Уж осени конец, Но верит в будущие дни Зелёный огурец. С японского, из БАСЁ
Переводчики, с похмелья выпив чашечку сакэ, чуть перо держа в руке, заливают зенки зельем. А издатель, не краснея (мол, бумага стерпит всё!), за Бусона и Басё выдаёт их ахинею. И читатель, по-японски поминая чью-то мать, начинает понимать: на Востоке — юмор тонкий…