— Самих-то гадов нет! Вчера ушли. Заместо себя оставили старосту да полицая.

Юрась не понял:

— Староста, полицай? Это кто такие?

— Полицай — вроде, значит, как полицейский при царе. А самый главный гад — староста. Сиволоб ему фамилия… Лютует! Все вынюхивает про партийных… А ты мне так и не сказал, где батька-то.

— В тюрьме батя, — сказал Юрась, и голос его дрогнул.

— В тюрьме? Значит, не удалось ему скрыться? Где же они поймали его, псы фашистские?

— Его не фашисты в тюрьму посадили…

— А кто же?

Горло Юрася сжалось, губы его дрогнули, он не мог заставить себя ответить.

Тогда Владик сказал:

— Его по ошибке в тюрьму посадили… Еще до немцев. Мы теперь ничего не знаем… совсем не знаем, где дядя Тима…

Забыв об осторожности, тетя Саня вдруг закричала:

— Какая же змеюка подняла на него руку?! На такого человека! Он жизни своей, здоровья для советской власти не щадил! А его в тюрьму! Свои же! Ну, погоди! Погоди!

Было непонятно, кому грозит тетя Саня. Черные глаза ее сверкали таким гневом, что Владик робко пробормотал:

— Не надо так кричать… Могут услышать…

— Молод меня учить! — вскинулась тетя Саня. — Я тебя и знать не знаю. Кто ты есть?

— Это Владик, — сказал Юрась. — Его папа — полковник Красной Армии.

— Выходит, и его отец партийный?

— Конечно…

— Да что же я буду с вами делать? Он же, ехидна, сразу вас схватит. Чтобы видели фашисты, что он им, как пес, служит! Иуда лысая!

— Про кого вы, тетя Саня? — спросил Юрась.

— Да все про него, про Сиволоба! Уж я-то его хорошо знаю!

— Откуда же он взялся, тетя Саня?

— Местный он. Его еще в тридцатом году судили. Он, косоротый бес, колхозный амбар с хлебом поджег. Там его и схватил муж мой покойный. Теперь он мне попомнит!

— Его расстрелять надо было! — сказал Юрась.

— И верно, промашку дали — в живых змею оставили. А теперь он вволю натешится. Как же мне уберечь-то вас? Он ведь, тарантул носатый, так по хатам и рыщет, так и вынюхивает…

— А вы его не пускайте, вот и все! — сказал Юрась.

— Как ты его не пустишь, коли он староста? Его к нам фашистский офицер на мотоцикле с пулеметом привез. Привез и речь нам сказал: "Вот вам, — говорит, — староста. Приказываю слушаться его. Если убьете этого доброго человека, ваша деревня будет сожжена, а все мужчины расстреляны!" Протявкал и уехал, а Сиволоб-то остался. Остался на горбу нашем. Теперь лютует! И полицай с ним. Партийных всё доискиваются. Да не только что самих коммунистов, а и жен и детей ихних. Объявление вывесили, — дескать, кто будет скрывать коммунистов и евреев, тому — расстрел.

— У меня мама еврейка, — тихо сказал Владик.

Тетя Саня охнула и всплеснула руками. Ее волнение Юрась понял по-своему.

— Мы не знали, — виновато сказал он. — А то бы мы не пришли к вам… Вы не бойтесь, мы никому не скажем, что к вам заходили… Мы сейчас уйдем.

Тетя Саня вскочила и, не заботясь о том, что ее могут услышать на улице, закричала:

— Вот стукну по маковке, ты и поумнеешь! Забудешь меня учить! Берите по куску хлеба и лезьте на чердак. И чтоб до утра духу вашего не слыхала! А утром придумаю, что с вами делать, как вас сохранить…

По шаткой скрипучей лесенке ребята взобрались на чердак.

— Там в углу мешки лежат, подстелите, — напутствовала их тетя Саня. — О балку не стукнитесь!

Они растянулись на мешках и оба тяжело вздохнули. "Что же делать дальше? Жить до конца войны на чердаке у тети Сани? А вдруг война протянется все лето? Не сидеть же безвылазно на чердаке два-три месяца!" Много тревожных мыслей одолевало мальчиков, но в конце концов они заснули так крепко, что не слыхали ни предутренней голосистой переклички петухов, ни возни тети Сани, которая брякала подойником, направляясь на рассвете доить Краснуху.

Спросонья мальчики не сразу поняли, где они находятся. Но вот заскрипела чердачная лесенка — и в проеме показалась голова тети Сани.

— Проснулись, сыночки? Слезайте потихоньку. Выпейте молочка парного с хлебушком…

Мальчики спустились в кухню. Единственное оконце, выходящее во двор, было плотно завешено.

— Покушайте молочка, небось давно не пили! — тетя Саня глядела на ребят, подперев голову широкой загорелой ладонью.

Юрась придвинул к себе кружку, но, едва он поднес ее ко рту, стукнула калитка.

— Сиволоб, наверно! — сказал испуганно Владик.

Тетя Саня слегка приподняла занавеску и тут же отдернула ее целиком.

— Вот он! — вскрикнула она, бросившись в сени. — Господи! А вы говорили!..

Юрась и Владик подбежали к окну и увидели торопливо шагавшего по двору… Тимофея Петровича.

— Батя! — закричал Юрась и выскочил вслед за тетей Саней.

Тетя Саня уже открыла дверь, и Юрась повис на шее отца.

— Татусь! Татусь! — повторял он, целуя колючие впалые щеки отца. — А я думал… я думал!.. — Слезы застилали ему глаза. — Ты пришел… я знал, что ты придешь…