– Не надо со мной нянчиться. Я не просила.

– Так и меня никто не спросит.

Пауза. Она ощупывает мое лицо серьезным взглядом.

– Артем, почему ты такой?

– Какой?

– Невыносимый!

– А сама какая?

Она спрыгивает с качелей, приближается и заглядывает мне в лицо.

– Какая же?

– Невыносимая. Тоже.

Теперь хмыкает Сашка.

– Я – нормальная. А ты ведешь себя, как вечно обиженный мальчик. Подумаешь, мама его бросила и папа не любил. Трагедия...

Против воли мои руки ложатся ей на плечи и встряхивают ее. Слегка.

– Подслушивала?

Гнев, улегшийся только что, разгорается с новой силой. Я встряхиваю ее еше раз. Сильнее.

– Нет! Слышала случайно... И...

Не знаю, что там она собирается сказать, но я сжимаю руки сильнее, кажется до боли, потому что она морщится.

– Случайно?! Что ты лезешь везде случайно? Кто тебе дал такое право?

Трепыхается, пытаясь вырваться. Конечно, у нее ни одного шанса. Но самоутверждаться за ее счет? Маленькая ведь...

– Пусти! Мне больно!

Разжимаю руки. Она потирает плечи ладошками.

Глаза горят, дышит тяжело.

– Я все равно скажу. Я действительно услышала случайно. И да, твой отец не подарок. Но он не бросил тебя! И пусть не умеет любить так, как тебе этого хочется. Но любит так, как умеет. А ты... Ты же уже не ребенок! И любишь ли своего отца хоть чуть– чуть? Или думаешь, что это только он должен тебе? А потом лучше уж поздно услышать, что тебя любят и ты нужен. Чем не услышать никогда. И никто не придет и не скажет этого. Просто некому.

Гнев проходит. Неожиданно. Словно его, как воздушный шарик, проткнули иголкой. И он сдулся, оставив после себя жалкий, помятый лоскут.

– Высказалась, борец за справедливость? – мой голос звучит на удивление ровно.

Девочка вдруг отводит взгляд в сторону. Как будто ей неловко.

– Извини. Не надо было лезть. Ты прав.

– Домой иди. Замерзла вся.

Она разворачивается и бредет по тропинке, зацепляя специально опавшую листву.

Потом останавливается и зовет меня:

– Пойдем вместе. Холодно.

Странная девочка.

– Ступай, Саш. Я подышу чуть и приду.

Оставшись один, смотрю в небо, где в разрывах между облаками видны звезды. Мысли текут лениво. Кто мы? И зачем мы здесь?

Когда окончательно замерзаю, иду обратно в дом. Там уже тихо. На кухне завариваю горячий чай, пью его, глядя то в окно, то на обстановку кухни. Уютно. До последней салфетки подобрано тем, кто умеет любить. И дарить свою любовь окружающим. Может, и мы с отцом сможем научиться?

Засыпаю поздно. Просыпаюсь от того, что меня встряхивают за плечо.

– Артем! Пора на выписку, – слышу голос отца.

– Я проспал? – сонно бормочу в ответ.

Он, кажется, меня не слышит.

– Вставай! Полина с Сашей уже готовы.

– Пять минут, – бормочу я.

Слышу, как он выходит и распахиваю глаза. Обеими ладонями тру лицо, пытаясь прогнать сон. Потом встаю с кровати. Вместо пяти минут на сборы у меня уходит пятнадцать, но если не хотели ехать без меня, могли бы разбудить раньше. Выхожу в гостиную, здесь пакеты, сумки, торты, цветы, шары. И суета. А ещё улыбающаяся Полина. Давно ее такой не видел.

– Наконец– то! – восклицает отец, – Давайте быстрей.

Время и правда поджимает. Рассаживаемся по автомобилям, едем к роддому.

Здесь полно таких же, как мы. Причем наша процессия еще не самая большая. Такое впечатление, что некоторые собрали людей, чтобы отгулять свадьбу, а не забрать ребенка из родильного отделения.

Отец с Полиной уходят в приемный покой с частью вещей. Когда они возвращаются, то начинает съемку приглашенный фотограф, рассовывая участникам цветы и шары. А я почти жалею, что не остался дома. В какой– то момент у меня в руках оказывается пакет с шампанским и связка тортов. У отца – букет, который должны бы нести носильщики.

– Пап, с цветами ты перестарался. Олеся не донесет.

– Вижу. Ладно, сейчас что– нибудь придумаю.

– Не надо. Пора уже.

Мы проходим в помещение, куда приводят тех, кого выписывают.

К нам уже торопится пухлая медсестра. Букет оказывается на столе, потому что Олеси еще не видно. Медсестра отточенным движением передает отцу розовый сверток. Я избавляюсь от шампанского и тортов. И заглядываю ему через плечо.

– Точно наша? – спрашиваю.

И, встретившись глазами с синим взглядом, сверкающим на серьезном детском личике, понимаю – да, эта точно наша.