Я обернулась — капризная юная леди заваливалась на землю, царапая горло скрюченными пальцами и раскрывая и закрывая рот. Ее лицо налилось красным, глаза испуганно распахнулись, и вилка, на которую было насажено осьминожье щупальце, звякнула по столу. Кто-то из гостей испуганно вскрикнул, кто-то шарахнулся в сторону, требуя звать врача. Турист бросился к девушке, рухнул рядом с ней на колени и воскликнул:

— Китти! Я же говорил, что тебе их нельзя!

Китти могла лишь сипеть. По ее щекам побежали слезы — видимо, морепродукты вызвали аллергию и невозможность дышать. Мне сделалось страшно — так страшно, как никогда прежде.

Я понимала, что сейчас сделаю — и что мне потом за это будет.

И не могла не сделать — потому что знала, чем это может кончиться.

Заклинание называлось «Разрушитель оков» — я бросила его в сторону задыхающейся Китти и сдавленно зашипела, тряся рукой: много лет не колдовала, отдача прошла от плеча до пальцев, заставив руку налиться мелкой противной дрожью. Хрип Китти сделался тоньше и вдруг оборвался — девушка смогла дышать.

На ресторанчик обрушилась тишина, густая и непроницаемая.

А потом ее разрушили радостные возгласы и аплодисменты.

– Нет-нет, не ругайте ее, господин инквизитор! Пожалуйста!

Китти усадили в кресло, принесли воды — девушка сделала несколько глотков и окончательно пришла в себя. Я стояла рядом, глядя на носки своих белых туфель на плоской подошве, и представляла, что будет дальше.

Колдовство в присутствии инквизитора. За такое во все времена полагался костер — но, бросая в Китти Разрушителя оков, я не думала о костре. Я вообще ни о чем не думала, просто сделала то, что должна была. Сейчас Китти смотрела на меня с благодарностью, а на Энцо Саброру с искренней мольбой. Он поднялся из-за стола, неторопливый и грозный, словно идущий шторм, и я с каким-то внутренним нервным смехом подумала, что мое дело скверно.

— Если бы не она, я бы уже умерла! — продолжала Китти, и ее густо накрашенные ресницы захлопали так, что смогли бы растопить даже каменное мужское сердце. Спутник Китти посмотрел на нее с укоризной, и она торопливо добавила: — Да, я знаю, я сама виновата, что решила это съесть, но в прошлый раз у меня не было аллергии на морепродукты, и я решила, что она кончилась! Прошу вас, господин инквизитор, не будьте к ней суровы!

«Будет, — подумала я. — Мой арест — это его возможность вернуться героем на прежнюю работу. Восстановиться там, откуда его выкинули. Он не упустит такого случая».

— Не будет, не будет! — бургомистр приобнял Саброру за плечи, и это выглядело, как в стихах у классика: мужик и ахнуть не успел, как на него медведь насел. Максим Вайн славился и ростом, и весом, и широтой плеч. — Я ручаюсь за госпожу Уиллоу, она законопослушная ведьма, и сейчас ей двигало лишь желание спасти человека!

«Да хоть ты обручайся тут, — устало подумала я. — Он будет делать свою работу».

Правый край рта инквизитора дрогнул в улыбке. Кажется, его забавляла вся эта суета вокруг ведьмы, которой пришла в голову блажь спасти человека. Обычно-то ведьмы занимаются совсем другими вещами. Они ткут приворотные нити, намертво пришивая одну душу к другой, поднимают покойников из свежих могил и отправляют их пить кровь живых, чтобы получить вечную молодость, насылают порчу на жертву с другого конца света, поднимают ураганы и приказывают засухам уничтожать посевы и ввергать в голод целые страны.

А тут вдруг надо же — ведьма кого-то спасла.

Я представила, как господин Магуро будет сокрушенно качать головой, ликвидируя мою желтую книжку. Ну надо же, ведьма спокойно жила в Ханибруке под его неусыпным контролем, все было хорошо, но вот ведь, не сидится людям спокойно на одном месте… Саброра смотрел мне в лицо — не выдержав, я взглянула ему в глаза и увидела булыжники мостовой, заляпанные кровью, колесо автомобиля и два человеческих тела, скорченные, обуглившиеся. Большое тело обнимало маленькое, закрывая собой. Я даже заклинание узнала, Гексенхаммер, «Молот ведьм», только он мог сработать вот так, испепелив. Потом картинка сместилась — я увидела сверкающую витрину магазина и Саброру в отражении: в нем угасала ненависть, не оставляя ничего, кроме чувства выполненного долга.

Он сделал то, что должен был. Девочка была ведьмой — и даже хуже, чем просто ведьмой. Даже сейчас, в воспоминании, от нее веяло таким смертным ужасом, словно на месте ее тела распахнулись ворота в ад. Но она была восьмилетним ребенком, и теперь в сторону Саброры медленно шли люди, и было ясно — все понимают, что инквизитор делал свою работу, но не всегда ее следовало делать вот так.

Потом его били, и били страшно. Он сейчас держится так скованно, потому что часть ребер до сих пор не зажила. И врач велел ходить с тростью, но он ходит без нее, потому что упрям и не хочет показывать свою слабость. А если запустить руку в его волосы — вон там, справа — то можно будет нащупать шрам.

Меня качнуло. Все заняло не больше пары секунд — когда наши взгляды поплыли каждый в свою сторону, я едва не завалилась на один из столиков. Кто-то из студенческой компании рыбаков поддержал меня, не давая упасть; Саброра едва заметно усмехнулся, и я почувствовала вкус крови, наполнявшей рот. Не своей крови — его. Он разбросал нападавших заклинанием, но кто-то сзади сумел бросить камень, и…

«Не надо так внимательно смотреть. Можно увидеть то, что вам не понравится», — посоветовал призрачный голос Саброры. Мысленный разговор — о да, это они умеют.