— Да, вы свободны, — кивнул Саброра. Я вспомнила его голос в своей голове: тогда он говорил так, словно не хотел меня убивать. Словно хотел сохранить мою жизнь, несмотря на Гексенхаммер, зажатый в руке, и это было самым странным. Это никак не вязалось с обликом безжалостного убийцы, который испепелил ведьму и ее дочь.

— Сегодня с утра в городе хоронили погибших, — продолжал инквизитор. — Сами понимаете, как себя сейчас чувствуют жители Ханибрука и что хотят с вами сделать. Советую прямо отсюда отправляться на вокзал и уезжать как можно дальше, — он вынул из моей папки свою желтую книжку и добавил: — Да, вы не виноваты в том, что случилось. Но вы ведьма, и для них этого достаточно. Им нужно выплеснуть боль и гнев — и прямо на вашу голову.

Я поднялась, проковыляла к столу и взяла книжку. Нет, я так далеко не уйду — ноги подкашиваются, а от бессонницы и какого-то спрессованного страха кажется, что по телу ползают гусеницы.

— Полагаю, меня уже ждут у выхода, — проговорила я. — Странно, конечно, ведьме просить инквизитора о помощи, но вы не могли бы проводить меня через черный ход?

Саброра кивнул. Встал из-за стола, опираясь на свою трость, и я подумала, что ему по-прежнему больно. Когда я поняла, что жалею инквизитора, то мне сделалось еще страннее.

Инквизитор не стал меня убивать. А я его жалела. Чудеса да и только.

Покинув допросную, мы оказались в коридоре — мне всегда казалось, что коридор, по которому ведьму поведут на казнь, должен выглядеть, как в страшной сказке: осклизлый кирпич, сырой потолок, грязь под ногами. Но здесь были обычные серые стены, словно в самой заурядной конторе, и я поковыляла в сторону лестницы. Ничего, это все ничего. Пусть больно, пусть тяжело, но я свободна. Я выйду отсюда и уеду. Мне не в первый раз начинать новую жизнь, я справлюсь, и…

— Где та ведьма, которая наслала монстра? — спросила я. Слабость от иероглифов и усталости становилась все сильнее, и я с трудом подавила желание опереться на руку Саброры. Вот бы он удивился, если бы ведьма к нему прикоснулась…

— Не знаю, — ответил он. — Она была здесь, но теперь я ее не чувствую. Она отсюда очень далеко, на другом конце планеты, возможно.

Саброра замолчал, словно решил, что сказал достаточно. На лестнице уже не было иероглифов, и дышать стало легче. Откуда-то доносился шум голосов — ровный, тяжелый, словно за стенами городской тюрьмы разлилось невидимое море. Мы вышли к двери, Саброра толкнул ее, и яркий свет летнего солнца хлестнул по глазам, словно плетка.

— Вот она! — услышала я знакомый голос. Марлен.

– Держите! — заверещала какая-то женщина, и меня с силой ударили по лицу.

— А вы лучше не лезьте, господин инквизитор. Это наше дело, мы сами справимся, да вы, к тому же, и в отставке.

Меня выволокли на центральную площадь и бросили возле памятника святому Габриэлю. Какое-то время я плавала в тумане полуобморока и видела только камни и ноги. Вот знакомые ботинки — Энцо Саброра развернулся и неторопливо двинулся прочь, словно не хотел принимать участия в расправе.

Он сделал все, чтобы меня спасти — но решил не класть голову на плаху ради того, чтобы ведьма смогла уцелеть.

— Я не виновата, — выдохнула я. Голос сделался сиплым и слабым, но его услышали. В голову мне прилетел гнилой помидор, обдавший меня кислой вонью, и кто-то из женщин закричал:

— Да конечно, не виновата!

— Все всё видели! Ты к нему бежала и направляла!

— Спросите Саброру, — сказала я уже громче. — Эту дрянь создала другая ведьма!

Можно подумать, тут кто-то собирался меня слушать! Еще один гнилой помидор ударил меня в плечо, растекся по грязному тряпью, которое когда-то было моей поварской формой. Я выпрямилась — незачем стоять на коленях перед теми, кто собрался меня убить — и обвела взглядом площадь. Все выглядело так, словно меня привели в загон для скотины: вот легкая деревянная оградка, вот ворота, к которым уже подвозят здоровенную клетку… что они придумали?

Кажется, меня решили казнить с выдумкой. Не просто сжечь, а сделать так, чтобы я помучилась.

Я посмотрела по сторонам, пытаясь найти хоть кого-нибудь, кто смотрел бы на меня без ненависти, с сочувствием. Вот Марлен — весь ее вид говорил о том, как она сожалеет о том, что когда-то взяла на работу ведьму. Кажется, ей придется переименовать ресторанчик. Вот Китти, которую я спасла от удушья — на ее красивом личике теперь плясали презрение и гнев. Вот студенты, которые приехали рыбачить, а попали на казнь ведьмы — моя смерть станет для них развлечением, о котором они будут рассказывать родным и друзьям. Вот бургомистр — бледный, угрюмый, словно постоянно задающий себе вопрос: как же так, ну как же так?

— Я не виновата, — прошептала я, глядя ему в лицо. — Я этого не делала.

Бургомистр не отвел взгляда — и ничего не ответил.

Энцо Саброра стоял на балкончике на втором этаже — вся его фигура выражала собой ленивое желание того, чтобы все это поскорее закончилось, и он смог бы снова заняться своими делами. Я знала этот дом: на первом этаже там был центр детского досуга — сюда приводили городскую малышню, если родители были заняты. Люди толпились возле оградки, и краснолицый здоровяк, который по воскресеньям выпивал в «Черничной ведьме» три пинты пива, открыл дверь клетки и стукнул широкой ладонью по прутьям. В клетке зашевелилось что-то лохматое, огромное, и я услышала свирепое хрюканье.