— В каких?

— Ну, я родилась в Париже — там живет семья моей матери. Потом мы переехали в Гамбург, затем в Аккру… После этого, я думаю, какое-то время мы были в Вене, Барселоне, Монреале — боже, как там было холодно. Затем в Вашингтоне, что было не намного лучше. После этого я поступила в школу-интернат в Мезон-Лаффит.

— Почему ты все время переезжала?

— Мой отец — посол. И бизнесмен.

— А что насчет твоей мамы?

— Она была шоколадной наследницей, — Симона гордо улыбается. — Ее девичья фамилия была Ле Ру. Ты знаешь трюфели Le Roux?

Я качаю головой. Рядом с Симоной я чувствую себя невежественным и некультурным. Несмотря на то, что она так молода, кажется, что она была во всем мире.

— Сколько тебе лет? — спрашиваю я ее.

— Восемнадцать.

— О. Выглядишь моложе.

— А тебе сколько лет?

— Двадцать один.

Она смеется.

— Ты выглядишь старше.

— Я знаю.

Наши глаза прикованы к зеркалу заднего вида, и мы улыбаемся друг другу. Я улыбаюсь гораздо больше, чем обычно. Я не знаю, почему нас обоих это так забавляет. Между нами существует своего рода энергетика, при которой разговор протекает легко, и ничто из того, что мы говорим, не кажется неуместным. Даже, несмотря на то, что мы незнакомы в такой запутанной ситуации.

— Ты остановилась в «Дрейке»? — спрашиваю я.

— Нет, мы сняли дом в Чикаго на лето.

— Где?

— В Линкольн-парк.

— Я живу в Старом городе.

Эти районы находятся прямо рядом друг с другом.

Я не должен был говорить ей об этом — если она потом поговорит с копами, если она даст им мое описание, меня будет не так уж трудно найти. В Старом городе не так уж много итальянцев размером с упряжную лошадь. Кроме того, полиции Чикаго вряд ли не известны Галло.

— Мне лучше уйти, — говорю я ей.

Мой рот произносит слова. Но мое тело не совсем с ними согласно. Я загоняю машину на ближайшую стоянку, но не выхожу.

Я вижу эти рыжевато-коричневые глаза, наблюдающие за мной в зеркале. Она медленно моргает, как кошка. Завораживает меня.

— Я оставлю тебя в Историческом музее, — говорю я ей. — У тебя есть телефон?

— Да, — говорит она.

Это тоже было небрежно. Она могла вызвать полицию, пока мы ехали, и я бы этого не заметил.

Какого хрена я делаю? Я никогда не был таким безрассудным.

Я быстро протираю руль и рычаги переключения передач передней частью рубашки, стараясь удалить все отпечатки. Ручку двери я тоже протираю.

— Я выхожу, — говорю я ей. — Сделай мне одолжение и подожди пару минут, прежде чем кому-нибудь звонить.

— Подожди! — кричит Симона.

Я поворачиваюсь, впервые полностью глядя на нее.

От вида ее во плоти, а не просто в отражении, у меня перехватывает дыхание. Я буквально не могу дышать.

Она бросается вперед через сиденья и целует меня.

Это длится всего секунду, ее нежные губы прижимаются к моим. Затем она снова откидывается на сиденье, выглядя почти такой же пораженной, как и я.

— Пока, — говорит она.

Я, спотыкаясь, выхожу из машины в парк.

Я прижимаюсь лицом к окну, наблюдая, как мужчина убегает в Линкольн-парк. Он двигается быстро для кого-то такого массивного.

Затем я откидываюсь на спинку сиденья, чувствуя, что вся машина вращается вокруг.

Что, черт возьми, только что произошло?

Я не могу поверить, что поцеловала его.

Это был мой самый первый поцелуй.

Я ходила в школу-интернат для девочек. И хотя это не помешало никому из моих одноклассниц найти романтических партнеров — мужчин или женщин, — я никогда не встречала никого, кто бы мне нравился настолько, чтобы встречаться. У меня никогда не было ни времени, ни интереса.

В своих самых смелых фантазиях я никогда бы не подумала, что мой первый поцелуй будет с преступником. Похитителем. Угонщиком. И кто знает кем еще!

Я даже не знаю его имени. Я не спрашивала его, потому что не думала, что он мне расскажет. Я не хотела, чтобы он лгал.

Мое сердце бьется о ребра. Платье слишком тесно облегает грудь, и я продолжаю дышать все быстрее и быстрее.

Эти десять минут, проведенных вместе в машине, показались мне часами. И все же я с трудом могу поверить, что это вообще произошло. Никто бы не поверил в это, если бы я им сказала.