Фир коснулся ее кожи, и это было как прикосновение к песку — теплому, но не гладкому, приятному, но не нежному, нагретому солнцем песку, который сам не излучает тепла. Женщины его народа с готовностью откликались на его ласки, они называли своих мужчин линло — «сердце, любовь», ибо в их мире сердце и любовь значили одно и то же.

Его народ любил всего однажды за всю жизнь, и с самого первого взгляда на Шерберу Фир понял, что она могла бы стать его избранницей, его линло, если бы не было этой проклятой войны и этой смерти, бродящей рядом.

Теперь она принадлежала ему и боялась его — не Фира, но мужчину, которым он был — так сильно, что дрожала под его легким прикосновением и кусала губы, в которых не было ни кровинки.

Он поклялся себе, что сделает все, чтобы прогнать из нее этот страх.

— Мне придется приказать тебе, Шербера, — сказал он, когда она снова зажмурилась.

— Господа не любили, когда я смотрела на них, — прошептала она.

— Их больше нет. — Фир взял ее лицо в свои руки; она прерывисто вздохнула и все-таки открыла глаза, и его сердце замерло от близости ее влажных губ. — Я видел: ты была на стене во время битвы. Тебя притягивает бой?

— Да, — сказала она. Его руки касались ее, но не двигались, просто прикасались, и страх, плескавшийся в зеленых глазах, начал отступать, когда она заговорила. — Воины нашего войска так сильны и так храбро сражаются. Прэйир, ты, другие — вы бьетесь за нас, не зная страха смерти. И вы можете защитить себя.

Она запнулась.

— Если ты хочешь — скажи, — сказал он, и Шербера вдруг выпрямилась и сказала, четко и ясно, не отводя взгляда, в котором полыхнул огонь:

— И я бы тоже хотела научиться защищать себя.

Если бы она была женщиной его мира, Фир бы поднял ее на руки и отнес на постель и убедил бы ее в том, что будет защищать ее — свою акрай и избранницу — до последнего удара сердца.

Тело требовало, чтобы он это сделал.

Сердце уговаривало рассказать своей акрай, что он знает о том, через что ей пришлось пройти.

Возможно, потом. Позже. Обязательно расскажет, когда она научится ему доверять.

Да поможет ему Инифри.

***

Шербера не могла понять, что чувствует.

Его прикосновения были уверенными, но в них не было угрозы. Его руки, скользившие по ее телу, были сильными, но не делали ей больно. Он обхватил большой ладонью ее грудь, и она вздрогнула от странного болезненно-приятного покалывания, когда огрубевшая от песка и оружия кожа коснулась соска — и почти тут же ощущение исчезло, когда рука Фира снова скользнула вверх.

Погладила ее шею. Щеку. Отвела с лица прядь волос.

Теплое дыхание овеяло ее шею, и Шербера задрожала, хоть и постаралась скрыть эту дрожь. Но когда его губы коснулись ее губ, она зажмурилась и прерывисто вздохнула, не понимая, что происходит, но точно зная, что такого происходить не должно.

И Фир тоже замер и отстранился.

— Открой глаза, Шербера, — терпеливо сказал он.

Но она не смогла. Именно потому, что начинала верить ему — не смогла, ибо если бы не верила, страх перед наказанием оказался бы сильнее страха перед неизвестностью.

— Я прошу тебя.

Медленно Шербера разжала веки и посмотрела на него. Его правильное — красивое — лицо было совсем рядом с ее лицом, дыхание касалось ее щеки, глаза смотрели в ее глаза.

— Тебе страшно? — спросил он.

— Я не знаю, — сказала она. Его ладонь легла ей на живот, но не опустилась ниже, а снова скользнула наверх, и Шербера поймала себя на том, что ждет — ждет нового укола этого странного ощущения то ли боли, то ли чего-то, чему она пока не могла дать имени. — Еще никогда… никто не…

— Не целовал тебя?

— Мои спутники говорили, что на войне нет места мужчинам, ублажающим женщин, — сказала она честно.

— И, по-твоему, они правы? — Шербера ожидала, что он разозлится, но была поражена, когда услышала в голосе… веселье? — Посмотри на меня, Шербера, и скажи, что ты видишь. Похож ли я на мужчину, которому нет места на войне? Похоже ли то, что я делаю, на то, что называется «ублажать женщину»?

Его пальцы все так же легко касались ее тела, и она чувствовала, как они оглаживают ее шрамы, как обводят синяки, как осторожно сворачивают в сторону от заживающей ссадины после удара ногой в бок. Ублажал ли Фир ее сейчас? Был ли меньше мужчиной оттого, что говорил с ней и спрашивал, что она чувствует?

Она видела, как Фир сражался: не отводя взгляда от тех, кому нес смерть, не стирая с лица крови, хладнокровно и яростно, в безумии и без него. Это его брата она убила в том бою, это в его тело вонзила афатр, выпив его магию. На лице и в голосе Фира не было страдания, и он ни словом не обмолвился о потере, хотя горе наверняка разрывало его сердце. Он был храбр и отважен, и все же сейчас не лежал на ней сверху, раздвинув ей ноги и доказывая ей свою мужественность способом, которым так часто доказывали ее Сайам и остальные. Он даже еще не приказал ей лечь, хотя ночь уже текла мимо них струйкой песка, и времени оставалось все меньше.