– У него есть судимость, но обвинения были сняты. Он был во Флориде на прошлой неделе. Мы проверили журнал полетов, и это правда. Он сел в самолет 24 ноября и вернулся позавчера. Мы проверили камеры на Таймс-сквер, и нигде он не применяет к девочке силу. Просто… родители были на взводе и слишком остро отреагировали, увидев ее с незнакомцем. Судимость и общественная истерия из-за… из-за Киры довершили дело.

– А девочка? Что она говорит? – в отчаянии спросил Аарон.

– Я не должен рассказывать вам столько подробностей, но я делаю это, потому что сочувствую вам. У меня есть племянница возраста Киры, и все это просто душераздирающе, но мы не можем взять и наброситься на первого встречного.

– Но что говорит девочка?

– Девочка говорит, что потерялась, а он сказал ей, что отведет ее к родителям, мистер Темплтон. Что бы вы ни думали, у нас нет ничего, что указывало бы на то, что Кира у него.

– Дайте мне поговорить с ним. Пожалуйста.

– Мы освобождаем его, мистер Темплтон. Поэтому я и звоню вам. Чтобы вы узнали об этом раньше газет. Я думаю, это меньшее, что мы можем сделать. Мы делаем все возможное и… «Пресс» сделала только хуже. Они подрезали нам крылья. Его адвокат подал жалобу, потому что против его клиента не было весомых улик и… он прав.

– Но вы можете допрашивать его дальше.

– Мы не можем. Так будет лучше для следствия. Все время, которое мы тратим на него, мы не тратим на другие версии. Вы понимаете? Я знаю, вы в отчаянии, но я прошу вас доверять полиции. Возможно, так лучше. Мы будем продолжать поиски, анализировать новые зацепки и проверять существующие, но это – тупик. Этот парень невиновен.

Аарон перестал слушать в тот момент, когда агент попросил его довериться полиции. Всего за три минуты его единственная надежда испарилась. Холод Дайкер-Хайтс ударил ему в лицо, свет в доме Мартина Спенсера резко погас, вероятно по расписанию, вдалеке показался силуэт желтого такси, пересекающего улицу в южном направлении. Это привлекло его внимание: редко кто приезжал сюда на такси из Манхэттена, но он забыл об этом, почувствовав, как снежинка приземлилась на кончик его носа. Он швырнул сотовый телефон на газон в саду и вернулся в дом, который казался еще более пустым, чем несколько минут назад.

Вдруг Аарон услышал шум, доносившийся из спальни, где он оставил Грейс отдыхать, и поспешил вверх по лестнице. Подойдя ближе, мужчина узнал повторяющийся звук пружин кровати, как тогда, когда Кира пробиралась в комнату и прыгала на нее. На мгновение он забылся и представил, что это действительно Кира. Ему показалось даже, что он слышит ее смех, ее немного надрывный смех, который всегда напоминал ему ловкое движение пальцев на высоких нотах фортепиано. Но когда Аарон поднялся наверх и заглянул за порог, стало ясно: Грейс переживает эпилептический припадок во сне.

В этом не было ничего необычного. На самом деле Грейс часто шутила, что она страдает эпилепсией, только чтобы поиздеваться над мужем, пока он спит, но на самом деле приступы случались, только когда она испытывала стресс или что-то не давало ей покоя. Мать Грейс также страдала эпилепсией, и помимо чувствительного характера это было единственное, что она передала своей дочери перед смертью.

Аарон сел на краю кровати и на протяжении всего припадка гладил ее по волосам, шепча, что он скоро пройдет. Когда спазмы наконец закончились, Грейс приоткрыла глаза, сонно осознавая, что приступ прошел, и одарила мужа измученной улыбкой. Аарон прошептал ей на ухо, что всегда будет любить ее, и она снова закрыла глаза, зная, что это правда, но это уже не имело значения.

Уильям вернулся домой, одетый в комбинезон мастерской, где он работал, неся несколько пластиковых пакетов. Его руки были грязными, с жирными черными пятнами по краям ногтей. Он помахал рукой и остановился в дверях, увидев, что Кира сидит на коленях у Айрис и они вместе смотрят телевизор. Девочка посмотрела в сторону двери и снова повернулась к Айрис, которая в течение последней недели изобретала все более неубедительные причины, почему она не может увидеться с родителями.

– Как прошел день? Лучше?

Айрис вздохнула и тепло обняла девочку, которая была увлечена развернувшейся на экране сценой из «Джуманджи» – кассету они купили пару лет назад, но так и не успели посмотреть. Группа обезьян, прыгая вверх и вниз, ворвалась в магазин видеотехники, и смех Киры отдавался в ушах Айрис как небесная музыка.

– Ты что, дурак? Немедленно закрой дверь. Холодно, и Мила простудится.

– Мила? – спросил он удивленно.

Айрис посмотрела на девочку и улыбнулась ей широко и ласково.

– Да. Это Мила. Мне всегда нравилось это имя, правда, Мила?

– Нет! Я… Я… Кира, – запротестовала та, неуверенно улыбаясь.

– Не говори так! Это очень некрасиво! Ты не Кира. Ты Мила. Тебя зовут Мила.

– Мила? – озадаченно переспросила Кира.

– Да… Верно! – радостно воскликнула Айрис, вскинув колени, и для Киры это было похоже на американские горки.

– Смотри, обезьяна! – девочка показала на экран и рассмеялась. За этот день ее настроение менялось не единожды. Она проснулась в замешательстве на диване, после того как провела всю ночь, свернувшись калачиком рядом с Айрис, которая ни на секунду не переставала гладить ее по волосам, наблюдая, как она спит, в полумраке, а свет полной луны лился через единственное окно в комнате. Потом она несколько раз, как и в предыдущие дни, спрашивала о матери, а затем поиграла с Айрис фарфоровыми фигурками, украшавшими мебель в гостиной. Позже, во время обеда, Кира расплакалась и просилась к отцу, спрашивая, почему он не вернулся, чтобы пообедать с ней, как всегда. Эти вопросы причиняли Айрис боль, и какая-то ее часть злилась и протестовала, но она заметила, что с каждым днем – прошла уже неделя – Кира все реже спрашивала о своих родителях. Она уже начала привыкать к их компании, к их выдуманным играм со всевозможными предметами в доме, такими как соковыжималка, рамка для фотографий или лампа в китайском стиле, купленная в том же магазинчике для ремонта, что и обои на стенах. Когда Кира спрашивала о родителях, Айрис объясняла, что им пришлось уехать в путешествие и они не смогут вернуться какое-то время. Однажды она сказала ей, что родители очень сердятся на нее за то, что она задает так много вопросов, и они не хотят ее больше видеть, но девочка разрыдалась так, будто у нее только что отобрали самое драгоценное.