Медсестра. А чего же так дымом пахнет?

Аркадий. Это от вас, Нина, дымом пахнет. Вы и курили.

Медсестра. А ведь и верно. Я перед подъемом две подряд высосала.

Аркадий. Ну зачем же так — две подряд?

Медсестра. А почему бы и нет? Мне пока уставом не возбраняется.

Аркадий. Курить всем и всегда возбраняется.

Медсестра. В принципе-то, конечно. Бумаг каких-то у вас понакидано. Жалобы на нас, что ли, строчите? Или, может, стихи про нас хвалебные сочиняете?

Аркадий. Точно. Стихи. Размером хворей.

Медсестра. Ха-ха. То-то. Смотрите у меня. Надо тетю Дусю найти. А вы что же завтракать до сих пор не идете? Все уже за столами. (Идет к постели Серьмягина.) Спит, что ли, еще?

Аркадий. Спит. Не надо, Нина, не трогайте его, я его сейчас сам разбужу и пойдем.

М е д с е с т р а уходит, слышно песню, как в столовой убирают посуду и сдавленные всхлипы Н и к о л а я Т и м о ф е е в и ч а. Входит т е т я Д у с я с подносом.

Тетя Дуся. Лежачими, выходить, заделались? Нинка вон говорить — завтракать до сей поры не ставши. Оно б таких мужиков к нам на деревню дерева валить — живо б на ноги вскочили. А засорено-то, а намусорено-то, надышано-то, наплевано-то, как в свинарнике! Нет уж, беспременно в женскую перейду. Или свинаркой ехать опять в деревню? Там оно почище будеть. А что это вроде как это, дымно?.. (Находит окурок.) Батюшки! Батюшки светы! А курил-то кто здеся? Чейный огарок? Твой? Твой? Сичас иду к самому жалиться. А сам мне сказавши: «Кто как курить будеть — бежи напрямки ко мне и докладай. Не хотять порядком лечиться, чужова труду не жалеють, нехай местов зазря не занимають. Враз выпишу — пущай хоть под забором помирають!» (Идет к двери.)

Николай Тимофеевич. Да, Дусенька! На держи! Пользуйся, пока я сам сором не стал, покуда меня убирать не придешь, это потруднее будет. А этот сор, он что? Пух. Махни полтора раза метлой — и нету.

Тетя Дуся(пряча рублевку). Я и говорю — чаво он, мусорочек-то? Чаво огарок? Мушины, чай, не привыкши. Оно шваберку пойтить принесть — мусорочек прибрать.

Голос медсестры. По пала-а-там! По пала-а-там!

Слышно шарканье многих ног, песня обрывается на полуслове. Тишина. Потом в тишине возникает уверенный стук нескольких женских каблуков, он приближается.

Тетя Дуся. Батюшки, да кажись уже оход началси? (Выглядывает в коридор.) Так и оно, оход. И чаво-то ноне так рано? Батюшки светы! Да кажись, напрямки сюды, к вам в палату несуться. Я теперича и мусорочек прибрать не поспела — усё к тому, шоб вас не будить спозоранок. Чай, спите тут, как ведмеди! (Заталкивает мусор ногой под кровати.) Ох, чаво деется! Да и подносу поди надоть отнести — ровен час, нагорит за вас — ходящим больным и нате — завтрак в палату!

Хватает поднос и выбегает из палаты. Уверенный стук каблуков уже рядом. В палату входит Л и д и я А л е к с е е в н а, в р а ч — ф т и з и а т р и м е д с е с т р а. Все в марлевых масках.

Лидия Алексеевна. Доброе утро, больные.

Аркадий. Здравствуйте.

С е р ь м я г и н лежит, не поворачиваясь.

Лидия Алексеевна. Нина, а почему в палате при больных форточка открыта? Вы разве не знаете, что наших больных при проветривании помещения нужно выводить? Сырость какая на улице!

Медсестра(закрывая форточку). Не знаю, кто и открыл, Лидия Алексеевна! Разве за ними уследишь?

Лидия Алексеевна. Серьмягин! (Н и к о л а й Т и м о ф е е в и ч молчит.) Спит?

Медсестра(трясет С е р ь м я г и н а). Серьмягин! Серьмягин! Проснитесь!

Николай Тимофеевич. Ну, слышу я.

Медсестра. А чего не отвечаете? Завотделением в палате! Вставайте!

Николай Тимофеевич(не поворачиваясь). Мне теперь вставать вроде бы больше ни к чему — мне теперь надо привыкать навсегда лежать. Навечно.

Медсестра. Вставайте, Серьмягин, вставайте!

Лидия Алексеевна. Оставьте его, Нина. Пусть лежит. Сейчас он у нас сам как миленький на ноги вскочит. Ну, Серьмягин, могу вас обрадовать. Поздравляю вас и себя. Все в порядке у нас, Николай Тимофеевич. (Н и к о л а й Т и м о ф е е в и ч молчит.) Серьмягин, Николай Тимофеевич, вы слышите?