Нечего и говорить, что от личиков Всеславу Венценосцеву теперь не было отбоя. Фотографическими портретиками новых красавиц столицы с необходимой приписочкой на обороте он мог бы теперь завалить всю свою огромную пятикомнатную квартиру на проспекте, всю свою трехэтажную дачу вместе с обширным чердаком и финской баней, если бы…

Да, если бы, как это часто бывает, интерес к своему прежнему удовольствию у него бы не побледнел, не поистерся. Может быть, от обильной и жирной пищи душа его перестала быть такой чувствительной к юной красоте; может быть, в этом отчасти была виновата Раиса, его жена, — та самая длинноносая дама, которой он когда-то так глупо, так по-детски испугался на главной улице Н-ска из-за одной лишь нестандартной длины ее носа.

Милая и кроткая женщина, какой при ближайшем рассмотрении оказалась Раиса, впадала в агрессию и буйство, стоило ей только где-нибудь, хоть издали, заподозрить хорошенькое личико. Когда ей однажды — конечно, совершенно случайно — открылся альбомчик Венценосцева в стенном тайничке, она ни словом не укорила Всеслава Всеславовича. а только облила альбомчик какой-то адской смесью, подожгла на кухне, а сама бегом скрылась за дверью на лестницу. Альбомчик взорвался посреди кухни. Куски от него и пепел Раиса спустила в унитаз. Ну и что же, Венценосцев мог бы тут же завести себе новый альбомчик, да не чета прежнему — в бархате и с золотым обрезом, — но срочные дела отвлекли его, — его как раз выбрали членом-корреспондентом Сельскохозяйственной академии, и про стертый с лица земли уникальный альбомчик забылось.

Однажды Венценосцев присутствовал на одном загородном обеде по случаю защиты диссертации. Кроме Венценосцева на обеде согласилось присутствовать одно важное государственное лицо, весьма значительное. Всеслав Всеславович, по обыкновению, произносил свой тост за Былина, который подарил человечеству такой великолепный фильм, когда вдруг замолк на полуслове и исчез под столом. Товарищ важное государственное лицо громко расхохоталось.

— Очень, очень остроумно, — сказал он, вытирая салфеткой слезящиеся от смеха глаза. — Что значит первосортный артист! Это очень похоже на то, как вы десять лет тому назад, извиняюсь, перебрали на банкете по случаю собственной защиты и вели себя точно так же. Помню, помню, мне говорили, — и товарищ важное лицо кивнул в сторону своего зама.

Присутствующие за столом засмеялись все как один. И громче всех — замзамзава.

Между тем Венценосцев не появлялся.

— Еще лучше, — захохотал товарищ важное лицо, утирая салфеткой вспотевшую красную лысину. — Очень похоже на то, как засыпает на некоторых заседаниях наш… — и лицо назвало еще одно значительное лицо, рангом ниже себя и не присутствующее на обеде. — Помню, помню, мне говорили…

За столом опять все засмеялись, кроме жены этого товарища значительного лица, меньше самого товарища значительного.

Венценосцев не появлялся.

— Ей-богу, я сегодня умру от смеха — что значит широта мысли художника: критикует невзирая на лица; мне кажется, он намекает на М…, когда тот уезжает к себе на дачу, — и товарищ назвал другое лицо, рангом выше самого себя.

Кто-то хихикнул, все переглянулись, смеяться перестали и опустили глаза. И что же? Под столом, рядом с апельсиновой кожурой, вилкой, обмакнутой в красный соус, и густым сверкающим плевком лежал Всеслав Всеславович Венценосцев.

Среди присутствующих оказался ветеринар. Он полез под стол, некоторое время провел там, потом сказал:

— Или у меня стоят часы, или он мертв. Если рассудить, то коза при таком пульсе…

Но суди не суди — мертв был и Венценосцев. Что ни говори, а слава, как видите, пустая, никчемная вещь. Как правильно подметил один древний мудрец, умирают все. А мы от себя лишь прибавим: как знаменитые, так и бесславные. И должно быть, тем, кто во славе, умирать обиднее — как-никак они уже протолкнулись на порог бессмертия.

Хоронили Всеслава Всеславовича на центральном столичном кладбище с песчаной, быстро просыхающей почвой. В списки на право похорон на этом кладбище избранники заносятся избранными родителями с детства и потом всю жизнь до дня похорон отмечаются в очереди и платят членские взносы.

В порядке исключения взносы с иногороднего Венценосцева уплатила оптом, со дня рождения, его супруга. Гроб до кладбища донесли на руках студенты. Было много людей. Присутствовали товарищи довольно значительные лица. Возле могилы состоялся митинг. Была осень. Вместе с последними сухими листьями в воздухе кружились и, упадая, прилипали сладкие кладбищенские слова: «всеми любимый», «невосполнимая утрата», «бессмертный», «незабвенный», «вечная память» — было много речей. Выступила и актриса столичного театра Доброхотова. Она взошла на околомогильный холм в черном глухом платье, сквозящая ткань которого не укрывала, однако, ни одного изгиба ее нестарого тела, и сказала:

— Мне повезло в жизни, товарищи. За всю свою жизнь я не встретила ни одного мужчины, похожего на покойника.

Длинноносая дама — жена покойного — в голос заплакала. Когда гроб опустили в могилу, раздался глухой всплеск, будто гроб бросили в море.

Через год, когда могила осела, на ней был установлен памятник. Огромный белокаменный Венценосцев стоял в полный рост и в вытянутой беломраморной руке сжимал огромную беломраморную картофелину. В белокаменных глазах его застыла белокаменная печаль. На беломраморном постаменте были выдолблены золотые буквы: