К досаде Венценосцева, среди обслуживающих банкет оказался и тот самый каверзный вокзальный официант. Увидев Венценосцева во главе стола, он расплылся в улыбке, назвал его на «ты» и «приятель», со всего маху бил по плечу и к концу банкета все время пробивался к нему и норовил поцеловать, а скорее всего укусить за щеку.

Оставшееся от банкета время Венценосцев употребил на розыски своего заветного альбомчика — но напрасно: никто в гостинице не знал ни про какие альбомчики, а спрашивать у актеров Н-ского театра по старой памяти ему не хотелось. На вокзал — так сказать, на закуску — так все было продумано и спланировано ответственными от исполкома по посещению Н-ска прославленными земляками — Венценосцева провезли по улице имени Венценосцева — так был теперь переименован Банный переулок. Возле пивного ларька Всеслав Всеславович вдруг увидел стоящего последним невысокого человечка в сильно поношенной оранжевой куртке — точно такой же, какая лежала у него самого как память в чемодане в одной из столичных гостиниц.

Человечек этот показался таким знакомым ему, таким родным, что он в голос воскликнул: «Помилуйте, уж не я ли это?!» — и приказал шоферу остановиться. Но это был новый актер третьей категории Н-ского драматического городского театра, взятый как исполнитель бесчисленных бессловесных ролей вместо уволившегося Севы Венценосцева. Звали нового актера Лева Понкин. Всеслав Всеславович Венценосцев выпил с ним наскоро несколько кружечек холодненького бочкового разбавленного пивка, прощупал в нескольких местах его заграничную поношенную оранжевую куртку, пожелал ему на прощание, как водится, ни пуха ни пера — и уехал на вокзал. Замолкли последние аккорды торжественного туша, в последний раз прозвучал романс «Я встретил вас» — и поезд медленно пополз вдоль перрона.

Венценосцев стоял у окна, заваленный цветами, и радостно махал стоящим на перроне жителям Н-ска, думая, что расстается с ними навсегда. Но не тут-то было. Когда поезд пошел быстрее, перрон скрылся из виду и Венценосцев вошел в свое спальное мягкое купе, дверь из душевой тихо отворилась, и на пороге встала Доброхотова в дорожном костюме и с двумя большими облупленными чемоданами в руках.

— Вы стоите того, чего заслуживаете, — сказала она. — Вы увезете меня с вашей творческой родины, на которой нельзя купить даже поношенной пары заграничных туфель. К тому же без вас она для меня все равно что пустырник (вероятно, она хотела сказать «пустыня»). В этом случае — вот вам моя честнейшая рука одной из лучших артисток столичного театра — никто никогда, ни самый главнейший из министров, ни самый последний из корректных (наверное, она хотела сказать «корректоров») не узнает о вашем гнуснейшем лобби (возможно, «хобби») в лице этого отвратительного альбомчика, над которым мы всласть насмеялись с Рыдалиным и который он напрасно у меня выпрашивал за большую сумму. — И с этими словами Доброхотова вынула из-за пазухи своего изрядно потрепанного дорожного костюма знакомый, милый сердцу Всеслава Всеславовича альбомчик, пропажу которого не смогла заменить в его сердце даже новая коллекция столичных прославленных красавиц, как новые друзья не заменяют в нашем сердце пропавшего старого.

Доброхотова села и держала над своей головой альбомчик до тех пор, пока поезд не остановился у столичного перрона.

По возвращении из Н-ска Всеслава Всеславовича вместе с роликами нового фильма послали за границу. На все вопросы, которые ему задавали за границей с различными целями, он отвечал так быстро, просто и правильно и вызывал такое восхищение окружающих, что перед следующей поездкой его даже не инструктировали. Он объездил многие страны, побывал на всех континентах, включая Арктику и Антарктиду.

В Германии его спросили, что он думает о будущей войне. Венценосцев ответил: «Войны больше не будет. Хватит».

В Японии его спросили, что он думает об атомной бомбе. Он попросил выражаться яснее. Ему рассказали про атомную бомбу. Он сказал: «Не может быть. Никто не станет этого делать». Ему деликатно объяснили, что атомная бомба уже сделана и даже была однажды применена. Он стоял на своем: «Не может быть». Ему показали документы и фотографии. Он воскликнул, перекрывая аплодисменты: «Какие бессовестные!»

На родине и за границей Венценосцев был удостоен многих почетных званий и наград.

Теперь жизнь Всеслава Всеславовича превратилась в один бесконечный жирный вкусный обед с короткими перекурами. Его приглашали на обеды официальные, семейные, юбилейные, свадебные, на обеды по случаю развода, случаю вручения наград, званий, преддиссертационные обеды и обеды по случаю защиты диссертаций, а также проектов, предкомандировочные и по случаю возвращения, на обеды дружеские, интимные, первомайские, новогодние, дипломатические, преддипломные, экспромтные, поминальные, холостяцкие и на масленицу, на обеды по случаю выгодной продажи старой мебели и покупки новой, на обеды по случаю возвращения из бани, по случаю выезда из старой квартиры и въезда в новую, — раньше он даже не представлял себе, что существует так много поводов вкусно и обильно кушать. А так как анатомия Всеслава Всеславовича оставалась прежней и он почти никогда не мог съедать больше трех-четырех обедов, то случались и всякие трогательные казусы.

Так, например, новоселы — передовые новоселы, которые не верили в глупое суеверье о том, что для счастливой жизни в новой квартире необходимо перед въездом внести в квартиру кошку, а склонялись к тому, что счастье в новый дом принесет присутствие в нем на первом обеде счастливого человека, например такого, как Венценосцев, — отказывались без этого вселяться в новые квартиры, записывались в очередь на получение его к первому обеду и месяцами ждали его посещения. Случалось, что целые новые высотные дома и даже целые кварталы-новостройки месяцами простаивали пустыми, к удивлению властей и старожилов улиц.

Да, столицы умеют любить.

Однажды Венценосцеву предложили выступить с рассказом о Былине в одном научно-исследовательском сельскохозяйственном институте. После того как Венценосцев рассказал то, что знал о Былине и о ходе съемок, ему был задан вопрос, что он думает о новых способах посадки картофеля в некоторых местах на высоких грядках. Венценосцев ответил: «Я думаю это хорошо».

С тех пор ему стали часто звонить из сельскохозяйственных журналов и газет, из сельскохозяйственных институтов, говорили, что даже из Сельскохозяйственной академии и уж совершенно точно — из колхозов и совхозов, и советовались с ним о выборе сорта картофеля для посадки в том или ином районе, о сортах удобрений, о способах его кулинарной обработки — Венценосцев советовал.