Поужинав будним вечером вдвоем у себя в комнате, женщина и ее муж выходят на кухню; она моет посуду, он курит, а если на кухне нет никого из соседей, помогает ей и рассказывает о своих делах на работе.

Женщина улыбается, если на работе ее мужем довольны; если же случаются неприятности — хмурится, вздыхает и, обсуждая с ним за кухонными делами подробности происшедшего, выбирает слова и говорит тихо.

Потом, пока он раздвигает на ночь диван-кровать, только что составленный ею к его приходу, и пока она стелет постель, рассказывает мужу свои новости на работе. Он улыбается, если на работе у нее все хорошо; хмурится, расспрашивает и советует, если что-нибудь не удается, они продолжают разговор в постели, в темноте, и засыпают.

Воскресенья для домашних хозяйственных дел отпадают сами собой — учреждения и магазины, кроме продуктовых, закрыты, и каждое воскресное утро, в любую погоду они садятся в электричку и отправляются из огромного опустевшего города в пригородный, по-воскресному многолюдный лес.

Все не сделанные за неделю дела женщина записывает на субботний листок календаря.

И ранним утром по субботам они — каждый со своим списком дел — разбегаются в разные концы огромного города. Оба бегают по городу до вечера, но сделать всего записанного никогда не удается, потому что интересы других раздражающе всегда совпадают с их интересами, то есть всюду, куда нужно в субботу им, почему-то обязательно надо и другим, и повсюду стоят длинные очереди свободных от службы людей, и чтобы отстоять их все, не хватает одного дня и двух человек.

Поэтому от каждой недели остается на следующую несколько несделанных дел, которые «не горят», а так как и потом эти дела не горят, то они откладываются на следующую неделю, и — на другую, на следующий месяц, и — на весну, и так, постепенно, дела эти залеживаются, сваливаются в одно безнадежное, черствое дело, до которого позже уже никак не доходят руки.

Завалявшееся это дело тяжело вспоминается женщине — ох, надо бы сделать! — почему-то непременно во время воскресных загородных прогулок или у моря, в горах, на пароходе — во время отпусков, которые они обязательно проводят вместе.

Отдельные дела, составляющие это огромное безнадежное дело, не бывают, конечно, ни особенно сложными, ни тем более невыполнимыми. Давящее и как будто уже не исполнимое дело состоит обычно из необходимости залечить три-четыре зуба на двоих — те, которые еще не болят, но пломбы из них давно уже повылетали, из покупок нескольких мелочей — пуговиц в цвет одежды, иголок с широкими ушками для сбережения времени на вдевание ниток и других таких же мелочей, без которых в общем-то обходились, но, обходясь, всякий раз вспоминали — надо бы купить!

Дело это состоит еще из необходимой починки, а также из замены нескольких обиходных вещей, давно пришедших в негодность: сломавшихся застежек-молний, порвавшихся носовых платков, постельного белья, чулок, носков, старых мочалок, треснувшей столовой посуды и других, из разного рода мелких починок в комнатах: сломавшегося выключателя, отставшего паркета и прочих доделок, всего того, что было когда-то устроено «пока», «как-нибудь» — да так и осталось.

Из месяца в месяц завалявшееся дело обрастает ворохом просроченных счетов за коммунальные услуги, всякого рода напоминаниями и предупреждениями к ним; складывается оно и из длинных, обстоятельных, много раз обещанных писем — вместо коротких открыток — ее и его старикам родителям, живущим в двух разных, далеких от детей городах, из хотя бы коротких — в те же далекие города — ее и его друзьям детства, из нескольких посещений родственников и знакомых здесь, в этом огромном городе, хотя бы тех, от приглашений которых стало уже неудобно отказываться по телефону, всякий раз ссылаясь на нужду во времени.

Сегодня, в этот неожиданный для нее выходной день, женщина решила сделать наконец хотя бы часть залежавшегося дела. Кроме всего, женщина решилась съездить сегодня и к гинекологу.

Адрес этой знаменитости три месяца назад разыскал через знакомых чьих-то знакомых муж. Дома он сунул листок с адресом в ящик кухонного стола, пробормотав с улыбкой: «Болтают, будто у нее и шкаф родит», — с тех пор, однако, ни разу о том не заговаривал, но женщина знала, что он все время об этом думает, что он очень хочет иметь ребенка, а не спрашивает ни о чем только из-за нелюбви к принуждению, и сегодня она непременно поедет в эту платную клинику, несмотря на свой отчаянный не по возрасту страх перед такого рода врачами, поедет, все же не представляя себе, откуда потом возьмет время, если нужно будет лечиться, и тем более откуда добудет время, чтобы растить ребенка, если он вдруг родится.

В прачечной к оконцу приемщицы белья не было ни одного человека, и уже через несколько минут женщина, размахивая непривычно легкими руками, шла по светлой и потеплевшей, но не солнечной еще улице, мимо прачечной к почте.

Выходя из дома, женщина всегда знает не только то, что должна сделать и куда для этого пойти, но и в какой — самой бережливой — последовательности. Правда, она может поехать и в дальнюю — за несколько кварталов — аптеку, но с тем только, чтобы в магазине рядом с аптекой занять очередь за парным и дешевым мясом; пока подходит очередь, в починочной мастерской за углом забрать туфли мужа, отдать туда же несколько пар не сильно порванных чулок для поднятия петель, в доме через дорогу забрать из несрочной химчистки сезонную одежду, купить в аптеке что нужно и вернуться в магазин за мясом.

Если, вернувшись, она отыскивает свое место в очереди и скоро берет мясо, она возвращается домой повеселевшая и довольная, как бывала довольна в школе или в институте, если удавалось сделать что-нибудь лучше других.

Если же в магазине ее не узнают и к прилавку раньше других не пропускают, она, встав с большими свертками, пакетами и кульками снова в конец длинной очереди, долго перебранивается со стоящими впереди женщинами, сердито доказывая свое право подойти к продавцу первой, и, получив наконец мясо, плачет от обиды по дороге домой.