— Лина, — доносится из небольшой щёлки.

Отчим не заходит сразу и не открывает полностью дверь, дожидаясь моего ответа.

— Да-да, — тараторю, чувствуя, как вспотела от бросившего в жар волнения, — входите.

Я прячу телефон за спину, тут же садясь, а затем меня ослепляет лучезарная улыбка вошедшего в комнату отчима.

Вообще Кайманов старший совсем не радушный человек, от одной только его мощной ауры хочется вжаться в стену и делать вид, что тебя нет в комнате, но несколько лет, прожитых под одной крышей, научили меня реагировать на него нормально и не боятся его всегда холодного взгляда. Сине-льдистые глаза Егор перенял точно от своего отца, как и эту удивительно острую красоту и чёрные густые волосы. Про ужасно тяжёлый и властный нрав вообще молчу, глупо удивляться, от кого Егору передалось каменное сердце. И при всём этом улыбается отчим искренне, в чем-чем, а в этом мне точно повезло. Я от родной матери столько заботы за всю жизнь не видела, сколько от него. Однажды мама мне даже кинула упрёк, что Эдуард на самом деле просто хотел дочь, а не жену. Но правда лишь была в том, что Кайманов не хотел такую жену, как она, сбросившую маску порядочной и милой женщины, стоило только получить свой собственный банковский счёт.

Эдуард не проходит в комнату, так и оставаясь в пределах порога, запуская обе руки в карманы синих брюк. Сегодня он выглядит “по-домашнему”, никаких рубашек и пиджаков, что говорит о том, что вечер и, возможно, ночь он планирует провести дома.

— Не слышал, как ты пришла, — начинает отчим, — пока Егор мне не сообщил, что доставил тебя, как я и просил.

На последних словах Эдуард чуть морщится, словно ему не особо нравится формулировка, видимо, машинально пересказанная со слов источника. Я же даже не удивляюсь, что Кай не смог обойтись без резких фраз.

— Вот зашёл поздороваться и сказать, что хочу видеть тебя сегодня за ужином.

Мне становится неловко сразу за две вещи. Сама я не додумалась найти его и поздороваться, и за то, что мы все становимся здесь чужими. Выдаю чуть извиняющуюся улыбку.

— Мне надо было кое-что срочно сделать, я хотела спуститься… — я замолкаю, понимая, что меня не слушают, прямо перед тем, как Эдуард неожиданно начинает двигаться.

Так стремительно и решительно, что даже чуть поддаюсь назад от такого внезапного вторжения в зону моего личного пространства. Я ещё не успеваю открыть рот, спросив, что случилось, а Кайманов уже приподнимает мою голову и разглядывает моё лицо.

— Лина, — звучит не то грозно, не то обеспокоенно. С эмоциями Эдуарда вообще сложно разобраться, потому что чаще всего у него их нет. — Что случилось?

Бровь, понимаю я. Значит всё же обеспокоенно.

— Я неудачно вошла в поворот, — отвечаю на автомате и вновь сама себе удивляюсь.

Как быстро я научилась лгать.

— В поворот? — переспрашивает, всё ещё разглядывая рассечение, и я киваю, на что отчим озадаченно хмурится. — Вы с Егором заезжали в клинику?

Теперь я качаю головой.

— Нет, меня осмотрела медсестра в университете.

Кайманов наконец отпускает меня и отступает назад.

— В университете? — презрительно говорит он, явно недовольный стечением обстоятельств.

А зря, в клинике, с которой у него заключен договор, врачи и медсёстры хоть и чересчур вежливые, но никто из них так не искренен, как та женщина.

— Всё нормально, ничего ведь страшного, мне промыли рану и…

— Промыли, — опять звучит так, будто на самом деле я сказала, что туда грязи насыпали. — Ещё бы на ранку подули, почему бы и нет? Конечно, я же ежемесячно спонсирую их университет, чтобы они моей дочери просто промывали раны.

А вот и Кайманов Эдуард во всей красе. Грозный и невероятно спесивый, а ещё не прощающий ошибок и требующий ото всех, чтобы каждый в этом мире знал своё место. Мне же почему-то именно в этот момент стыдно за то, что он мой отчим. А ещё заранее неловко перед медсестрой, он не оставит это просто так.

— Я сама… — но Эдуард мне даже слова не даёт сказать.

Всё, этот поезд уже не остановить, сшибёт так, что никогда уже не оклемаешься.

— Егор видел это?

Егор определённо видел это. Хотя киваю я не из-за того, что хочу сдать его. Ответить нет означает сдать его, надо быть слепым, чтобы не заметить такого, когда едешь с ним в одной машине домой.

— Ладно, — звучит из уст отчима как что-то, что не предвещает ничего хорошего.

Я же предпочитаю ничего больше не говорить, чтобы не усугубить ситуацию. Ещё несколько мгновений Эдуард продолжает смотреть на мою бровь хмурым взглядом, от которого хочется прикрыться, потом поджимает губы и переводит его к моим глазам, всё ещё оставаясь недовольным и мрачным.

— Отдыхай, Лина, — говорит он мне, но не с той интонацией голоса, когда это действительно звучит тепло и заботливо. — Через час я жду тебя в столовой, у меня для вас с Егором есть очень важные новости.

И вот этот момент, совсем короткий, но в глазах Эдуарда я вижу какую-то эмоцию, которую очень сложно разобрать, потому что она слишком быстро исчезает, но “послевкусие” от замеченного остаётся крайне нехорошее. Кайманов уже выходит из моей комнаты, закрывая за собой дверь, а я всё так и сижу, думая о том, что мне абсолютно не понравилась эта эмоция.

Не самый удачный наряд для ужина выбрала, понимаю я, стоя напротив лежащей на кровати матери. Странно, вроде человек уже и не человек вовсе, а старые привычки всё равно остаются с ним. Лицо безэмоциональная, серая маска, усталый, почти замученный вид, с оттенком синевы кожа, через которую просвечивают вены, — она больше похожа на мумию, но при этом все равно может смотреть на меня крайне пренебрежительно. Возможно, это рефлекс, ведь она даже и не знает, для чего я надела этот чёрный пуловер с джинсами, ей просто не нравится, как я выгляжу. Всегда не нравилось. Потому что, по её мнению, я одевалась слишком заурядно для своей внешности, что непременно оставляло мрачное пятно на её внешности, когда мы находились рядом. Любовь к платьям и юбкам она пыталась мне привить с пелёнок, отчаянно лепя из меня этакую девочку-куколку, которой все умиляются. А я взяла-таки и стала серой мышью, по её словам — самым большим разочарованием в жизни, когда должна была выполнять роль вещи, подобию шикарной сумочки, что дополняла её всегда сногсшибательный вид.