Казимир без особого трепета, но с должным почтением собрал останки жены старосты, сложив в яму, из которой накануне на него выпрыгнуло чудовище. Её подлежало бы сжечь, но с собой не нашлось огнива, да и сухих веток после дождя не сыщешь. Ведун покинул деревню, как пришёл, то есть ни с чем. Но всё ж таки оставлять тело ведьмы на произвол судьбы, было нельзя. То не обычный человек, который отдав душу станет землёй, да прокормом лесному жителю. Милолика служила тёмной и мрачной силе, мощи которой нельзя было преклониться, но и недооценить. Ещё наставник Огнедар рассказывал истории о том, что случалось, когда загнанную ведьму пленяли и убивали на месте, опосля должным образом не захоранивая. Последствия выдавались самые, что ни на есть разные. Сжёгшая собственную душу нечистая, могла переродиться в кикимору или одноглазое лихо. Знающая дорожку к прежнему дому, такая тварь бы ещё век являлась будоражить близких, завывая по ночам под стенами, да заглядывая в окна. И ладно если только пугать. Многое зависело от силы ведьмы при жизни. Ежели девка была сбившейся с пути деревенской знахаркой, нахватавшейся всякой дряни не пойми где, то ещё полбеды. Повыть да курей потаскать, вот и всё злодейство. Но горе тому селению, к которому присосётся былая в немалой силе при жизни ведьма, аль служительница Мораны, не приведи милостивые боги… Она будет вселяться в слабых умом, наводить порчу, сбивать с пути на лесных тропах, и собирать под свою длань упырей.

Казимир с сомнением покосился на избушку, возвышавшуюся на высоте добрых двух саженей. Два столба служили ей опорами, а рядышком имелась лестница, ведущая к дверке в полу. Сейчас, когда вокруг царствовала непроглядная тьма, попривыкшие к черноте глаза, различали таинственное тусклое свечение, тянущееся из единственного крохотного оконца.

«Входить в жилище даже мёртвой ведьмы — непотребство, — твёрдо сказал сам себе Казимир. — Особенно ночью…».

Но что делать с останками Милолики, всё ещё было не ясно. Наконец, решив дождаться утра, ведун наспех завалил новоиспечённую могилу камнями, набросав сверху елового лапника.

«Чтоб зверьё не растащило, покуда я спать буду, — решил он. — А сил уже нет совсем».

Право слово, он валился с ног, едва цепляясь за тончайшую границу яви, из-за которой манила очищающая дрёма. Сколь бы безрассудно это не было, пришлось взбираться по лестнице в избушку. Казимир слишком вымотался за минувший безумный день, к тому же давала о себе знать рана в боку. Разливавшаяся от неё волна боли, холодила плоть, отчего уже начала отказывать левая рука. Толкнув узкий люк-дверцу, ведун вполз в ведьмовское жилище, несомненно ожидая какой-нибудь пакости. Однако, внутри оказалось тепло и сухо. Здесь приятно пахло травами, сушёными грибами и вяленным мясом. Казимир старался не думать чьим именно. У стены напротив оконца, громоздился стол, от которого и исходило замеченное с улицы свечение. Но сил и желания разглядывать Милоликину утварь у ведуна не нашлось. Прикрыв дверцу, он лёг прямо на неё, блокируя проход собственным телом, и тотчас провалился в спасительный сон.

Казимир очень быстро заснул вопреки тревогам и сомнениям, обуревавшим его в ведьмовском жилище. Измождённое тело кричало о том, что не выдержит и толики испытаний сверх полученного, но упрямый разум не давал ему окончательно забыться. То и дело ведун просыпался, ненадолго выныривая из туманного омута забытья. Порой это были краткие моменты, один вздох и беглый взгляд, только чтоб удостовериться — всё в порядке. Сушёные коренья, подвешенные к потолку, напоминали сморщенные пальцы старухи, которая тянулась к его горлу. В шелесте ветвей за стеной слышались удары крыльев хищной вороньей стаи, явившейся по душу убиенной служанки смерти. Время от времени, пол едва заметно покачивался, а избушка ходила ходуном, словно столбы опоры уходили в вязкую болотистую землю.

Казимиру снилась буря. Далеко на востоке, там, где к небу тянулись хребты таинственных остроконечных гор, поднималась кровавая заря. Эта стихия не была бездушной, кажется, она даже имела имя… Но оно терялось, утопало в водовороте вспыхивающих искр бурлящего рока неистового и пылающего ветра. За волной шла новая волна, ещё выше и злее предыдущей. Шипение и клекот разрывали пространство, обрушивая частоколы деревень и стены городов, сжигая в пепел леса и высушивая реки. Даже вековые валуны лопались, обращаясь в прах, уносимый прочь ветром.

Среди царящего безумия разыгравшейся стихии, купающейся в собственной пьянящей силе, Казимир видел и себя. Он смотрел словно со стороны, наблюдая едва различимую хрупкую, согнувшуюся под непосильным натиском, фигурку. Вокруг плавилась руда, а земная твердь трескалась, открывая широкие расщелины. Потоки огненного ветра срывали одежду и воспламеняли кожу, казалось, вырывая само естество Казимира. Вот, он поднял руку, закрываясь от потока лавы, хлынувшего прямо в лицо. Бурлящий красный цветок окутал непокорного, обнимая сжигающими в пепел лепестками. Потоки незримого ветра обрушились сверху, подхватывая останки… Но, когда волна огня схлынула… на том же месте снова стоял он, невредимый, сверля взглядом бушующий океан пламени у горизонта.

Ведун проснулся, разбуженный собственным стоном. Кажется, во сне он перевернулся на раненный бок. Запустив руку под рубаху, Казимир осторожно коснулся раны. Её края горели, отзываясь невыносимой болью при малейшем давлении. Свозь тряпку, которой было завешено крошечное оконце, уже проглядывали робкие лучики света. Свалившись спать, будто падал замертво, он даже и не подумал о том, чтобы закрыть ставни. Это было не слишком умно, сквозь окно посреди леса в дом могло проникнуть, что угодно, начиная от змеи и заканчивая не в меру любопытной аукой. Но раз ничего плохого не случилось, оставалось лишь порадоваться, что не пришлось всю ночь вдыхать ароматы ведьмовского жилища. Мало ли, что здесь хранилось? Казимир с интересом огляделся по сторонам. Сжав зубы, он подавил стон, вырвавшийся из глотки, при попытке встать. Бок нещадно саднило.

«Да, хорошо же она меня приложила. Видно, в рану попала грязь, — подумал Казимир, осторожно и аккуратно стягивая рубаху через голову. — Яда на клинке быть не могло. Это ритуальный нож, не боевой».

Беглый осмотр раны позволил сделать обнадёживающие выводы. Края кожи в месте укола уже подёрнулись бурой корочкой и начинали затягиваться, но оставлять такое на самотёк всё же было небезопасно. Кряхтя поднявшись, ведун подошёл к окну и сдёрнул занавесь. Солнце уже стояло в зените.

«Сколько же я проспал?».