— Не смогу, — процедил Гэдж сквозь зубы.

— Глоб! Ладно, не с-скули. Научишься. Я тебя научу, гуул раздери! — Каграт громко рыгнул в приливе воодушевления. — Я из тебя сделаю… настоящего орка, а не п-пршивую книжную крысу! Ш-шоб было что Визгуну предъявить… без вопросов. Завтр-ра же… и сделаю! П-понял? Дубина… — Он тяжело поднялся, сделал вперёд два нетвердых шага и тяжело повалился на свой лежак. — Спать давай, слышь! — рявкнул он на Гэджа. — С-спать! Я сегодня устал, как распоследний «крысюк»… — Он вдруг что-то сообразил, смахнул с полатей ворох тряпья и швырнул его Гэджу. — Вот тебе постель… ложись х-хде-нибудь там… на лавку. Параша возле двери, коли приспичит, с-смотри не промахнись! — Он заржал. Потом безвольно упал на лежанку и почти тотчас же захрапел, приоткрыв рот, разбросав по полатям могучие руки-ноги, распространяя вокруг себя целый букет сложносочиненных ароматов…

Гэдж, растерзанный впечатлениями, потерянно стоял посреди комнаты, глядя на спящего. Сколько же всего на него свалилось сегодня — болота, его сородичи, Каграт, гуулы, тролли, Чёрный Замок и эта мрачная, сырая, тёмная конура, где ему, по-видимому, отныне предстоит жить… И что же ему теперь делать? Что? Оставаться здесь с… отцом? И позволить Каграту «сделать» из него «настоящего орка»? Или все-таки попытаться улизнуть, вернуться в тот, оставшийся где-то за кольцом болот мир, где ему все так привычно и знакомо, где он провел пятнадцать лет своей жизни и где, в общем-то (он только сейчас с отчетливой прямотой начал это осознавать), он был так безмятежен и счастлив? О, Гэндальф, Гэндальф, в смятении думал Гэдж, где же ты, помоги мне, Гэндальф, как мне сейчас нужен твой совет, твоя поддержка, просто твоя твёрдая и надёжная рука… Скажи, как мне отсюда бежать? Как вырваться из этой мрачной дыры? Как просочиться сквозь стены, миновать запертые ворота, пройти мили и мили вражеских земель и проклятые топи, кишащие гуулами, и как при этом не дать батяне меня изловить?..

Тут Каграт как будто услыхал его мысли; храп внезапно прекратился, и в наступившей тишине орк произнёс — глухо, но свирепо, совершенно твёрдым и ясным голосом:

— Вздумаешь удрать — пеняй на себя! Поймаю и ноги отломаю, понял!

Гэдж понял. Молча взял брошенное ему тряпье, расстелил на широкой лавке, улегся, зарывшись лицом в вонючее шмотье. «Силы небесные, — промелькнула у него в голове неожиданная мысль, — да ведь он даже не спросил, как меня зовут!» Впрочем, он был слишком подавлен и обессилен, чтобы думать ещё и об этом; плотно зажмурил глаза и закрыл голову рукой, чтобы не видеть ничего вокруг и не слышать молодецкого папашиного храпа…

Эта ночь тянулась для него бесконечно.

Именно сейчас Гэндальфу пришлось пожалеть о том, что у него нет ни посоха, ни меча…

Орков оказалось не двое и не трое, а полдюжины, но двоих волшебнику удалось отшвырнуть к стене, а одного полоснуть ножом по горлу прежде, чем тот понял, что происходит… и все же перевес сил был не на стороне мага, потому что на вопли Шмыра из закоулков коридора набежали другие орки, а потом еще другие, а потом еще… Гэндальф отбросил их воздушным сгустком, расшвырял, как кегли, но потом из мрака, метя в затылок, прилетел камень и сбил волшебника с ног, и почти тотчас, не успел Гэндальф прийти в себя, появился он… Темный субъект в бархатном камзоле и плаще с капюшоном, под которым не видно было лица, вышел из-за угла и остановился посреди коридора, спокойно, с терпеливой презрительностью разглядывая свару — и веяло от незнакомца холодом и недружелюбием, и на пальце его поблескивало кольцо — оправленный в золото аметист — и исходила от этого кольца явственная угроза, тяжёлая, холодная сила, готовая убивать. Но хуже всего был не глухой капюшон незнакомца, не его брезгливая отстраненность и неумолимое бесстрастие, а то, что Шмыр, который до сих пор, закрывая голову руками, жалко ныл и корчился возле стены, вдруг бросился к этой темной фигуре и, поскуливая, судорожно прильнул к её ноге, будто верный пес, провинившийся и знающий об этом, но еще надеющийся вымолить прощение. И вот именно тогда Гэндальф понял, что сопротивление, в сущности, бесполезно…

А потом все вокруг провалилось в пустоту.

* * *

Он очнулся и некоторое время лежал неподвижно, позволяя царящему вокруг холоду завладеть каждой клеточкой его существа. Все его тело ломило, словно попавшее под телегу. Голова была распухшей, чужой, точно купленной по дешевке в лавке старьевщика, в виске пульсировала боль, к горлу подкатывала дурнота, во рту ощущался мерзкий привкус какого-то, видимо, отнюдь не лекарственного зелья… Волшебник чувствовал себя размокшим куском глины, мягким и бесформенным, яростно размазанным по полу чьей-то тяжелой лапой — тоненьким таким, местами исчезающим слоем.

Он медленно повернул голову и осмотрелся.

Он лежал на дерюжке, расстеленной на каменном выступе в совершенно пустой, без окон, крохотной келье с потеками сырости на голых каменных стенах. С одной стороны темница была забрана частой железной решеткой, глядящей в такой же пустой, угрюмый коридор, освещаемый несколькими факелами — один торчал в шандале как раз напротив. Воздух был плотный, как рогожа, напитанный влагой; пахло прелью, плесенью, гнилью, тинистыми испарениями болота, мертвое ледяное дыхание подземельных камней обволакивало холодом, как погребальное облачение. Ни одежды своей, ни вещей Гэндальф поблизости не обнаружил и ничего не мог сказать об их дальнейшей судьбе; на нем осталась лишь нательная рубаха да льняные портки, из штанин которых жалко торчали белые от холода босые ноги (кому-то из орков приглянулись его сапоги?). Пленника не связали, и руки у него оставались свободными, но ступни замёрзли так, что он их практически не чувствовал, точно они были закованы в незримые ледяные колодки. Где-то в глубине подземелий с удручающей монотонностью капала вода, потрескивал факел, шуршали и поскрипывали крысы…

Ну-ну. И что теперь, спросил себя Гэндальф.

Тьма давила — почти физически.

Сопротивляться ей волшебник не мог. Сил не было никаких — он ощущал себя рыхлым, вялым и сморщившимся, точно выпитый до дна кожаный бурдюк. Совершенно пустым…

Он съежился на своем неудобном ложе, подтянув колени к животу, свернулся калачиком, обхватив плечи руками — укрыться ему было совершенно нечем, кроме собственной бороды. Короткая схватка в коридорчике напоминала о себе болью в затылке и отбитых ребрах, все дальнейшее тонуло в тумане; урывками помнились чьи-то искаженные лица и морды, хриплые сдавленные вопли, вонь чадящих факелов, чьи-то мелькавшие перед глазами ноги в расхлябанных опорках, какие-то ступени, заляпанные чем-то липким — а потом в виске мага остро и болезненно вспыхнуло… или это случилось еще до того, как его волокли по залитой кровью лестнице? Впрочем, неважно, ясно одно: его все-таки оглушили, а потом, уже в полубесчувственного, влили какую-то дрянь, начисто отшибающую сознание… А Шмыр? Где он теперь? Что связывает его с той явившейся из тьмы мрачной фигурой в низко надвинутом капюшоне? Неужели он действительно вел Гэндальфа в Замок, лишь исполняя возложенную на него роль, стремясь увлечь спутника как можно дальше в недра Дол Гулдура, чтобы уж наверняка отрезать ему все пути к отступлению и с торжеством сдать в длинные вражьи лапы? Или просто «подпал под влияние чар Замка», растерялся и испугался в неподходящий момент? Или — что? Дурашка Гэдж оказался прав? Не понимаю, как ты можешь ему доверять…

Гэндальф закрыл глаза.

Ему не хотелось об этом размышлять. Да и не моглось. Слишком все было паршиво, муторно и мерзко. Слишком неприятно было осознавать, что на этот раз маг ошибся, и доверие было оказано не в нужное время, не в нужном месте и не нужному человеку.

Раскурить бы трубочку, тоскливо подумал он…

Где-то в конце коридора загремела решетка, затопали торопливые приближающиеся шаги. В застенок заглянул плюгавенький лысый орк.

— Очухался, дед? Ну, щас.

Орк бегом удалился, но через пару минут вернулся в сопровождении двоих рослых уруков и желтолицего, с раскосыми глазами вастака — видимо, надсмотрщика.