— Я… ничего не сделал, — пробормотал орк, по-прежнему глядя в землю. Щеки его пылали. — Ничего… такого. Героического. Я просто… испугался.

— Ты испугался не за себя, — коротко возразил маг. — Ты дал мне две секунды, чтобы я успел собраться с силами и дать варгу отпор… эти две жизненно необходимые мне секунды. А вот я — облажался, старый дурак. Я его не заметил. Этого зверя. — Он говорил жестко и резко, словно желая уязвить себя побольнее; с кривой усмешкой провел рукой по лицу. — Как же я его не заметил…

— И на старуху бывает проруха, — неуклюже, облизнув губы, пробормотал Гэдж. — С каждым может случиться…

Гэндальф покачал головой.

— Нет. Я должен был его обнаружить. И — не обнаружил… Сглупил, отвлекся на этого проклятого камышового кота… Нет мне прощения. — Он поднял руку и положил её Гэджу на плечо; пальцы у него слегка дрожали. — Спасибо, Гэдж. Если бы не ты… — он не договорил. Поднялся и, отвернувшись, ушел куда-то в темноту, в глубину оврага, за круг света. Хотел пережить свой не чаянный промах в одиночестве.

Варево было почти готово.

Впрочем, Саруман не торопился снимать котелок с огня, помешивая содержимое деревянным черпаком, дожидаясь, пока терпкий травяной вар загустеет и приобретет нужную вязкость. Поверх своего серого балахона маг был закутан в простецкий крестьянский кафтан, мимоходом изъятый Кагратом у кого-то из пленников. Прежний владелец одежки никаких прав на былую собственность предъявлять не осмелился, хотя ночью в горах было довольно-таки прохладно, и плотный сермяжный кафтанчик в таких обстоятельствах приходился как нельзя более кстати.

Главарь не появлялся. Несколько часов назад уруки отправились в очередной разбойничий набег на какую-то горную деревушку, находившуюся в нескольких милях к северу, и пока не возвращались. В лагере остались лишь пленники, кашевар Гуртц, да полдюжины обязанных присматривать за порядком орков-охранников, которые, кажется, тоже особенно утруждать себя не желали, вполне полагаясь на смертоносные чары магических ошейников.

Из сгущающихся сумерек выдвинулась чья-то смутная угловатая фигура, подошла, чуть прихрамывая, к саруманову костру — это был Эотар, невысокий, плечистый крепыш со светлыми курчавыми волосами, кузнец и чеканщик («Бывший кузнец, — неизменно уточнял он при знакомстве. — Мы тут все, по всему видать, бывшие»). Обычно «крысюков» держали гуртом в глубине распадка, но сегодня, благодаря отсутствию большей части охраны, пленники чувствовали себя более свободно, даже выпросили разрешения у Радбуга, оставшегося за старшего, развести костер, чтобы погреться возле огня. Орки, стоявшие на карауле, им не препятствовали: следили только за тем, чтобы «крысюки» вели себя тихо и не переступали некую невидимую черту, служившую внешней границей лагеря. Эотар подошел, посопел, уселся на землю рядом с Саруманом; магу показалось, что крепыш был сейчас слегка не в себе.

Гость извлек из-за пазухи глухо булькнувшую оловянную фляжку. Кивнул волшебнику:

— Угостить?

— Что это?

— Гуртц дал. Так, просто горло смочить.

— Не нужно. — Мутное орочье пойло так яростно благоухало на весь мир ядреным сивушным маслом, что Сарумана передернуло. — По какому случаю такая щедрость, Эотар?

— По такому! — хрипло сказал Эотар. Он глотнул из фляги, поморщился, утер губы рукавом грязной рубахи; смачно рыгнул. — Эх, знатно промыло кишочки! Знаешь, куда ушли эти… уроды? — Он мотнул головой в сторону лесистого холма, куда Каграт пару часов назад увел свою кодлу.

— Нетрудно догадаться, — обронил Саруман. Голова у него трещала не так, как вчера, но проклятый ошейник давил и донимал по-прежнему, и лишних телодвижений волшебник старался не совершать — ни физических, ни, упаси Эру, магических. Он чувствовал себя энтом — каким-то одеревеневшим и медленным, от всего отстраненным, наблюдающим за всем происходящим словно бы со стороны. Это не он, не Саруман, не всеведущий Белый маг, через силу цедил вчера слова, разговаривая с Кагратом, потом в сопровождении одного из орков ковылял по склону оврага в поисках нужных трав, потом, сидя возле кагратова костра, жевал безвкусный сухарь и как во сне варил лечебное зелье — а какой-то чужой, жалкий, больной, мерзкий в своем бессилии старик, имя которому было — Шарки.

Изрядно захмелевший Эотар сидел, слегка покачиваясь из стороны в сторону, порой передергивая плечами и по-лошадиному размашисто встряхивая головой. В его соломенного цвета кудрявых волосах, сальных и слипшихся от грязи, мелко вздрагивали травинки и комочки земли.

— Головорезы проклятые! Ошейники им, видите ли, надеть не на кого… Разграбят несчастную деревушку к лешему! Знаешь, как они это делают? — Глаза крепыша лихорадочно поблескивали во мраке. — Подожгут пару хибар, а когда бабы да мужичье с перепугу на дворы повыскакивают, начнут хватать их, как цыплят… Раз, два — и готово дело! Кто спрятаться успел — к тому, значит, Творец милостив…

— А ты, выходит, не успел? — сквозь зубы спросил Саруман.

— А я и не прятался! — презрительно выплюнул Эотар. — Эти сволочи меня голыми рученьками не взяли! Я их топором да молотом валил и давил, как гнид… валил и давил… да вот мало передавил, видать!

Он всхрапнул и уставился в огонь, на мерцающие, то наливающиеся алым сиянием, то вновь потухающие в огне седые угли; поднимающийся от костра запах дыма мнился ему, наверно, удушающим смрадом гари от разоренных жилищ, хотя до обреченной на гибель неведомой деревеньки было слишком далеко, да и находилась она от лагеря с подветренной стороны…