Шарки молчал. Он, этот Шарки, был хитрый и осторожный, приглядывался к происходящему, наблюдал, сопоставлял, размышлял и делал выводы — но пока считал за лучшее держать их при себе. Да и Гарх не появлялся… Ворон не выпускал волшебника из виду, и время от времени Саруман замечал знакомый силуэт, мелькавший в ветвях деревьев, растущих на склонах распадка — но приближаться к магу ворон не рисковал, видимо, вновь опасаясь получить от Каграта камнем, тем более что главарь по каким-то неведомым соображениям предпочитал держать новообретённого лекаря при себе.

— Значит, это правда? — негромко спросил Шарки у притихшего собеседника. — Насчет ошейников? Они действительно так опасны? Кто-нибудь пытался… бежать?

— Пытались, — пробурчал Эотар. — И снять пытались, и бежать пытались… Только дальше ста ярдов от орков не отойдешь… эта штука нагревается, будто в огонь посаженная, и воздух тебе напрочь отрезает… — Он хмуро приподнял бороду и край ошейника — и показал магу темневшую на шее полосу неглубокого, уже зажившего ожога. — Но если вдруг придет мысль мучительно самоубиться — то всегда пожалуйста…

— Эй, ты!

Эотар вздрогнул. В сумраке не границе света и тени нарисовался чей-то громоздкий черный силуэт, словно вырубленная из гранита темная глыба. Это был Шавах, орк, числящийся в кагратовой шайке негласным палачом: его свирепость, богатырская силища, полнейшая нечувствительность к боли — как к чужой, так и к собственной, а также абсолютное нежелание обременять себя хоть малейшими правилами морали делали его в орочьем отряде личностью пугающей и совершенно к себе не располагающей. Пленники съеживались при его приближении, да и многие сородичи старались пореже попадаться ему на пути, ибо Шавах был злопамятен и к врагам своим поистине беспощаден — и притом считал таковым любого, кто имел наглость хоть немного разойтись с ним во мнениях.

Он смотрел на Эотара так мрачно, злобно и тяжело, точно пытался взглядом вдавить его в землю.

— Откуда флягу взял, рыло?

Эотар побледнел. Праведный гнев и яростный боевой кураж враз осыпались с него, будто высохшая луковая шелуха.

— Гуртц дал, — пробормотал он, втягивая голову в плечи, словно в ожидании удара. Кулаки у Шаваха были весьма увесистые, а на поясе висел кожаный кнут, крепкий и жесткий, такой же, как и у главаря, к тому же усиленный металлическими вставками.

— Гуртц? — подозрительно переспросил Шавах. Он шагнул вперед и сгреб Эотара за грудки. — Брешешь, падаль! Небось сам стянул, что плохо лежало, а теперь зубы мне заговариваешь?

— Нет… — забормотал Эотар, — нет, нет… Я не брал… клянусь, я ничего не брал! Спроси у Гуртца… Отпусти-и!

— Оставь его, урод, — сказал за спиной Шаваха спокойный хриплый голос. — Ретивое взыграло, что ли, кулаки почесать не об кого?

Шавах медленно обернулся.

— Что? Ты чего лезешь, ублюдок? Я тут порядок навожу и ворье уму-разуму поучаю, не видишь?

— Не вижу, — холодно отрезал Радбуг. — Вижу только рожу твою неумытую и неуемное желание силушку в ход пустить… Пока я тут за старшего, никто крысюков трогать не будет, понял? Они нам целыми-невредимыми нужны, не избитыми и не покалеченными. Завтра у нас тяжелый переход, будут хворые и увечные — до Замка не дойдут… Или забыл про Визгуна и его наказ?

— Не забыл, — процедил Шавах. Его мрачное лицо потемнело от прилива крови. — Только Визгун — далеко… как он пронюхает, интересно? Ты ему настучишь, да?

— Может, и настучу, — невозмутимо сказал Радбуг. — Я ведь сволочь, ты меня знаешь, доложу Визгуну обстоятельно и по всей форме, как ты втихую крысюков мордуешь, пусть он по-своему с тобой разбирается. Кто на днях сломал Лопоуху руку — не ты?

— Не я! — Шавах окрысился, но Эотара все-таки выпустил: отшвырнул его от себя, как жалкого нашкодившего щенка. — Я только чихнул в его сторону… случайно! Он сам упал, соплёй перешибло.

— Да ну? Этот… с бородавкой на носу… тоже от нечего делать сам себе два зуба выбил? Моченьку свою молодецкую немного соразмеряй, или ты силы своей не знаешь?

— Смотри, как бы тебе её не узнать! — Красноватые глаза Шаваха злобно, опасно сузились, как у рассерженного кота, совсем утонули под низким, нависающим над переносицей шишковатым лбом. — Экий радетель за крысюков! Кто ты такой, чтобы тут командовать, а? Вонючий приблудок, полукровка… За Визгуна прячешься или за своего вшивого дружка Каграта? Много на себя берешь, погань, смотри, как бы не надорваться!

Радбуг говорил тихо, но внятно:

— Не ссы, не надорвусь, у тебя подмоги не попрошу… На рожон лезешь, мразь? Хочешь поединка?