— С добрым утречком, Шарки! Я для тебя подарок в клювике принес. На, харчись! — Он извлек из-за пазухи кружок свежей копченой колбасы и бросил её пленнику. — Зелье свое припас? Неможется мне что-то… — Он не глядя сунулся в котелок, зачерпнул кружкой варева, выхлебал его парой глотков и, всхрапнув, азартно закусил доброй половиной принесенной колбасы. — Ну и дрянь твое пойло! Кожи в нем вымачивать…

Результатами набега главарь был недоволен, добыча оказалась невелика — два десятка козьих шкур, пара мешков с каким-то убогим деревенским скарбом, да несколько пленников: угрюмых испуганных горцев, одинаково коренастых, низколобых, бородатых, до самых глаз заросших неопрятным черным волосом, явных сородичей приснопамятного Гнуса. Согнанные в овражек к остальным «крысюкам», они старались держаться особняком, ближе друг к другу, озираясь как-то по звериному: с тоской и страхом, и в то же время с затаенной злобой, точно выжидая подходящего момента не то удрать, поджав хвост, не то напасть втихомолку и укусить…

— Глупо было ожидать чего-то другого, — хмуро заметил Радбуг, как всегда встречавший приятеля на посту. — По мне, так и вовсе не стоило ноги бить… Улов не оправдывает наживки.

Каграт неохотно возражал:

— Где мы других возьмем, а? На южный берег Лимлайт сейчас не сунешься — опасно… Тарки жужжат там, как осы в гнезде, того и гляди жалить начнут. А где еще добычей можно разжиться?

— Хороша добыча — полдюжины пастухов-глистоносцев…

— Канавы рыть и такие сгодятся. Визгун не порадуется, если мы половину ошейников обратно пустыми притащим.

Радбуг с неудовольствием качал головой.

— Визгун еще меньше порадуется, если мы вообще до Замка не доберемся. Опасно медлить, Каграт, чем дольше мы тут сидим, тем труднее нам будет унести отсюда задницы. По-хорошему надо было еще вчера выступить… Какого лешего мы время теряем?

— Ничего не теряем, время еще есть. Переправа у Андуина нас через пять дней будет ждать.

— Дойти бы до этой переправы… Сам же знаешь — лошадники всполошились, на равнине какая-то суета… как бы дорогу нам не перекрыли. До Андуина — девяносто миль! А у нас — пленные и обоз…

— Хватит ныть! Завтра к вечеру выступим — ночью у нас перед тарками преимущество, да и рысить под луной проще, чем под солнцем. Отправь Рузгаша и Ларбага в разведку — пусть выйдут на равнину да разнюхают, что там да как… Пойдем по северному берегу Лимлайт, степью да пустошами — аккурат к Андуину к назначенному сроку поспеем.

Вот оно как, сказал себе Саруман. Уруки разговаривали при нем не таясь, уверенные, что Черного Наречия пленник не разумеет — и, делая вид, будто дремлет возле огня, волшебник внимательно прислушивался к их словам. Значит, вскоре орки погонят пленников через поля, к Андуину, по «ничейной земле» между реками Лимлайт и Келебрант. То есть они будут вынуждены пройти совсем близко к южным рубежам Лориэна! Это внушало некоторую надежду… За эти пару дней крыло Гарха чуть-чуть заживет, и ворона вполне можно будет отправить в Золотой Лес с объяснением всего происходящего — эльфийским Владыкам или даже Гэндальфу, который в это время должен оказаться как раз где-то поблизости. Ну да, а заодно попрать собственную гордость, расписаться перед всей этой надменной публикой в поистине постыдном бессилии и предстать перед ними жалким немощным пленником, закованным в рабский ошейник… Но это все-таки лучше, чем оказаться в проклятом Замке… или — нет, не лучше? Саруман заскрежетал зубами. Ах ты, леший, раздери вас всех черный варг! Неужели я сам не смогу справиться с этим поганым ошейником?

Он вздрогнул — Каграт, рывком подавшись вперед, схватил его за плечо.

— Окстись, старый, заснул, что ли? Ты про свои обязанности-то не забывай, у меня для тебя еще кое-какая работенка припасена. Какой-то урод железкой меня чуть не достал, дрын ему в задницу… Заштопать меня надо. — Он принялся стаскивать с себя пропахший потом и дымом кожаный гамбезон, бросил его в траву, обнажив могучий торс и широкую грудь с переливающимися под кожей тугими буграми мускулов. На плече орка темнел уже запекшейся кровью длинный глубокий порез с разошедшимися краями, нанесенный, видимо, скользнувшим слегка под углом длинным ножом. К ране присохла заскорузлая тряпица; орк сдавленно зашипел, отдирая её от свеженького, еще не успевшего окончательно подсохнуть кровавого рубца.

— Это еще что? — пробормотал Саруман.

Внимание его привлекла отнюдь не рана. На могучей груди орка на тонком плетеном шнурке висел осколок темного, с серебристым отливом металла — обломок амулета с вычеканенной на нем едва заметной полустертой руной. Шарки пригляделся — кажется, это была руна «сит»… Часть амулета «Сит-эстель»? Того самого амулета, другая половинка которого, «эстель», обнаружилась у крохотного найденыша, волею случая оказавшегося на попечении Белого мага пятнадцать лет назад? Пораженный, волшебник на секунду забылся, протянул руку и, схватив заинтересовавшую его вещицу, поднес её к глазам.

— Что это? Что это такое? — Маг вскинул на орка удивленный взгляд. — Откуда у тебя это… эта вещь, Каграт?

— От бабушки досталась в наследство. И подбери-ка грабки, старый хрыч, слышишь? Не суй свою сопатку, куда не просят! — Желтоватые глаза главаря засветились злобно. Он ухватил Сарумана за нос и так крутанул, что у волшебника из глаз брызнули слезы; Шарки отшатнулся, уверенный, что его несчастный нос останется у Каграта в лапе. — Займись делом, тебе говорят! А потом пойди и погляди этих… «новеньких», что-то рожи мне их не нравятся, прыщавые какие-то… Ну, чего уставился и физиономию скривил? Обращение мое тебе не по нраву, мне к тебе по-эльфийски, с расшаркиваниями и «будьте любезны» подкатывать надо, да? Забудь все заморочки — и радуйся, что больше никогда их вспоминать не придется. — Он как-то очень понимающе, очень гадко и язвительно ухмыльнулся. — Для твоей же пользы тебе это говорю, старый…

Утро уже подходило к полудню, когда Гэндальф и Гэдж, взмокшие и уставшие, основательно пропеченные жарким степным солнцем, вступили под прохладные своды тисовой рощи — южного авангарда Золотого леса. Душное пекло андуинских степей осталось позади, и Гэджу невольно вспомнился Фангорн: звенящая тишина, шепот ветра в листве могучих крон, пение птиц, пестрые лоскутки солнечных бликов на мягком ковре лесной подстилки…

По мере продвижения к северу лес неуловимо менялся. Первыми исчезли стройные осинки, потом сошли на нет скромные тисы, грабы и ясени. Среди мрачных дубов, внушительных вязов и солидных буков все чаще стали встречаться — и группами и поодиночке — высокие, могучие деревья с гладкой серой корой и широкими плотными листьями, с внешней стороны нежно-зелеными, а с внутренней — серебристыми, мягко посверкивающими в полумраке. Так это и есть знаменитые лориэнские мэллорны? — спросил себя Гэдж и слегка удивился: ему до сих пор почему-то казалось, что легендарные золотые деревья и впрямь должны быть исключительно золотыми.