— Здравствуй, дорогая Люси. Как я рада, что ты здесь! Я бы и сама навестила вас в «Персиковой долине», но ты же видишь…

Она кивнула на крохотный сверток, который прижимала к груди. Малютке Эмили исполнилось всего пять месяцев, и было бы немыслимо пускаться в путешествие с младенцем на руках.

— Ах, это ваш ребеночек? — оживилась Люси. — Позвольте взглянуть?

— Конечно.

Люси подошла поближе и с умилением уставилась на личико цвета кофе с молоком, выглядывающее из пены бело-розовых кружев. Резкие черты негритянки смягчились, будто осветившись изнутри.

— Какая хорошенькая! — пробормотала она.

Элизабет заметила грусть в ее черных глазах. Наверное, тоскует по ребенку, которого отняли у нее.

— Спасибо, — улыбнулась Элизабет. — Ты, верно, устала с дороги? Садись же скорее, Анна принесет чай.

Самсон подвинул кресло к камину. Люси нерешительно взглянула на бархатное сиденье. Видимо, ей было неловко садиться на хозяйскую мебель, и Элизабет подбодрила ее кивком.

— Как ты доехала? — спросила она, когда негритянка уселась и с явным наслаждением вытянула к огню ноги в стоптанных башмаках.

— Неплохо, мэм, — ответила Люси. — Правда, страху натерпелась — жуть! Я ж никогда раньше не видела этих, как их… пара… пыра…

— Паровозов? — подсказал Самсон.

— Их самых, — кивнула Люси. — Стою я, значит, на станции, жду, и вдруг вижу — вдали все почернело от дыма. Я уж подумала — что-то горит. А потом оно подъехало — огромное, страшное и ревет как стадо быков… Не схвати меня масса Алекс за руку, я бы деру дала.

— Вот уж не думал, что ты такая трусиха, — усмехнулся Самсон.

— Ой, да ну тебя! — бойко огрызнулась Люси. — Откуда мне было знать, что эта громадина меня не сожрет?

— Запомни, негритянка, паровоз жрет уголь, а не черномазых, — пояснил Самсон с таким важным видом, что Элизабет расхохоталась

— Да я уж это поняла, — буркнула Люси. — Масса Алекс все-таки заставил меня забраться в вагон.

— Наверное, тебе пришлось ехать в товарном вагоне? — поинтересовалась Элизабет.

— Конечно, мэм, кто ж пустит черномазую к белым господам? Да я бы и сама к ним не пошла. Больно надо!

— Бедняжка. Это было очень утомительно?

— Да нет, мэм, я всю дорогу, считай, проспала. Знаете, как сладко спится под стук колес? Так вот, потом я приехала в большой город… как же его… Чарльстон. Там приятель массы Алекса должен был посадить меня на большую лодку.

— Пароход, Люси, — с усмешкой заметил Самсон. — Большая лодка называется «пароход».

— Ай, не умничай, черномазый! — отмахнулась Люси. — Ох, и замучилась же я искать дом того господина! Шагу не могла ступить, чтобы ко мне не докопались.

— Кто? — удивилась Элизабет.

— Да всякая белая рвань. «Эй, черномазая, покажи пропуск! Ты, небось, беглая. Признавайся!» — кривляясь, произнесла Люси. — А я им: «Пожалуйста, белый масса, вот моя вольная грамота, сэр». Тьфу на них! Но знаете, что меня удивило больше всего?

— Что?

— Прилично одетым господам не было до меня никакого дела, а вот всякий сброд в лохмотьях так и норовил прицепиться.

Элизабет переглянулась с Самсоном.

— Наверное, они надеялись заработать на поимке беглой рабыни, — предположила она.

— Или просто хотели показать свою власть, — добавил он.

— Да кто их разберет, — вздохнула Люси. — Но когда я добралась до Севера, стало проще. Здесь на меня хотя бы уже не смотрят, как на товар.

— Да, тут с этим полегче, — кивнул Самсон.

— Особенно в Филадельфии, — уточнила Элизабет. — Здесь живет много квакеров, а они выступают за отмену рабства и равенство всех людей перед Богом.

— Да ну? — недоверчиво хмыкнула Люси. — Равенство белых и черных? Ну вы и скажете мэм.

— Поверь, рано или поздно так будет везде! — заявила Элизабет.

— Так что же, — Люси кивнула на Самсона, — вы с этим черномазым живете в открытую как муж и жена?

Элизабет издала невеселый смешок.

— Увы, нет. Даже здешнее общество еще не доросло до того, чтобы принять наш союз. Мы тайно обвенчались, как только истек год со дня смерти Джеймса, но для всех Самсон — мой слуга, а я — безутешная вдова, которая до конца жизни будет оплакивать почившего супруга.

— А как же ваша малышка? — Люси взглянула на Эмили, мирно спящую у Элизабет на руках. — Каждый, кто ее увидит, сразу скумекает, что к чему.