Воинствующая политика Бюлова требовала все новых и новых кредитов. Несколько раз за время его канцлерства Германия находилась на рубеже, за которым должны были уже начаться военные действия. Вся внешняя политика Бюлова была построена на том, что Германия должна быть каждый час готова к войне. Война могла вспыхнуть с Францией из-за Марокко, с Россией — из-за балканских дел и даже с Англией — из-за широких колониальных стремлений Германии.

Нужда в новых военных кредитах росла почти беспрерывно; осенью 1905 г. правительство предложило новый закон об усилении флота, и он был принят весной 1906 г. Но этого оказалось мало, и Бюлов внес в рейхстаг проект новой судостроительной программы, ускорявший строительство уже разрешенных судов и увеличивающий водоизмещение для строившихся броненосцев.

Ввиду этого Бюлову нужно было создать для себя и соответствующее большинство в рейхстаге, всегда готовое на новые кредиты в пользу армии и флота. До 1906 г. он опирался на блок из консерваторов и центра. Но центр был очень ненадежным союзником для воинствующей политики. Клерикалы не были кровно заинтересованы во внешних успехах Германии, часто противодействовали агрессивным планам Бюлова и за каждую свою уступку в этой области требовали соответственных компенсаций, часто очень обременительных для правительства. Тогда Бюлов решил расстаться с клерикалами. Последним толчком, заставившим канцлера решиться на разрыв, было нежелание центра дать кредиты в требуемом правительством размере для окончательного подавления готтентотского восстания. Разногласие не было особенно существенным (правительство требовало 29 миллионов, а центр соглашался только на 20 миллионов), и при некоторой настойчивости канцлера вопрос можно было бы уладить, но Бюлову надоела постоянная неуступчивость клерикалов и вечная необходимость торговаться с ними из-за пустяков, и он решил от них отделаться. Рейхстаг, голосовавший против колониальных кредитов, был распущен (декабрь 1906 г.), и канцлер стал искать новых друзей вместо клерикалов. Такими, как ему казалось, удобнее всего могли быть либералы с присоединением к ним национал-либералов и свободомыслящих. Идея сильной Германии приобрела в XX в. над их умами гораздо большую власть, чем над умами клерикалов, и начиная с 1900-х годов, широкие военные и морские законопроекты канцлера перестали вызывать с их стороны оппозицию. В то же время их объединял с консерваторами страх перед все растущим социал-демократическим движением (выборы 1903 г. увеличили число социал-демократических депутатов с 56 до 81). Этой боязни перед социал-демократами да кое-каких незначительных уступок в либеральном духе Бюлову казалось вполне достаточно для того, чтобы привлечь и правую, и левую фракцию немецкого либерализма на свою сторону. На первых порах события оправдали ожидания канцлера; национал-либералы и свободомыслящие соглашались действовать совместно с консерваторами против социал-демократов, и идея консервативно-либерального блока получила осуществление. На выборах 1907 г. против социал-демократов объединились все партии (кроме центра), и они потерпели страшное, небывалое для них поражение: число депутатов сократилось почти вдвое (с 81 до 43), и большинство утраченных ими мандатов разделилось почти поровну между партиями, вошедшими во вновь образовавшийся блок. Зато центр ничего не потерял и сохранил прежнее число депутатов.

Консервативно либеральный блок не мог быть долговечным; между консерваторами и либералами было мало общего по вопросам внутренней политики, несмотря на их общую ненависть к социал-демократам и на общую готовность приносить жертвы на алтарь милитаризма и маринизма. По второстепенным вопросам они еще могли договориться и действовать сообща; к числу таких второстепенных законопроектов, проведенных блоком совместно, относится ограничение наказуемости оскорбления величества только теми случаями, когда налицо имеется заведомая предумышленность, и отмена некоторых из ограничений биржевой игры, принятых законом 1896 г. Более важное значение имело принятие (1908 г.) уже упомянутого морского законопроекта, ускорявшего судостроение, и особенно принятие общеимперского закона об обществах, собраниях и союзах (1907 г.). Этот закон носил явно компромиссный характер, и в некоторых отношениях либералы пошли на него, лишь скрепя сердце. Мы уже видели, что он ухудшил положение поляков, установив обязательное употребление немецкого языка на собраниях в тех местностях, где число «инородцев» не достигает 60 % общей численности населения. Ухудшил он также права собраний и в южных государствах Германии (Вюртемберг, Баден, Бавария), где местное законодательство было проникнуто в этом отношении довольно либеральными тенденциями. Зато в отсталых государствах севера (Пруссии, Саксонии) законопроект ввел некоторые улучшения, допустив участие женщин в политических собраниях и отменив требование предоставлять полиции списки членов союзов.

Договорившись по второстепенным вопросам, консерваторы и либералы, однако, решительно не могли прийти к соглашению по проблемам, которым они придавали большое значение. Первым был вопрос о реформе избирательного права в Пруссии. Старый избирательный закон, изданный еще королем Фридрихом Вильгельмом IV в 1849 г., был уродлив даже для своего времени, а теперь, в начале XX в., был уже решительно архаическим пережитком старых времен. Особенное раздражение вызывал он среди рабочих, которые не могли провести в прусский ландтаг ни одного своего кандидата, хотя на выборах 1903 г. они собрали более 300 тысяч голосов, — почти столько же, сколько консерваторы, получившие в ландтаге 143 депутатских мандата! Уродливость прусского избирательного закона вызывала раздражение не в одной только Пруссии, но и во всей Германии, потому что Пруссия, как самое большое германское государство, оказывала большое влияние и на общегерманскую политику; существует выражение, что «узел германской реакции завязан в прусском ландтаге». Брожение в пользу прусской избирательной реформы существовало уже давно, но особенный толчок оно получило после русских событий 1905 г. В Берлине стали происходить уличные демонстрации (январь 1906 г.) с сотнями тысяч участников, главным образом, конечно, рабочих. Либеральная буржуазия пошла другим путем. Она надеялась добиться своего путем парламентской реформы, и в апреле 1906 г. национал-либералы внесли в ландтаг проект избирательной реформы. Проект, однако, был отвергнут консерваторами при содействии Бюлова. В следующие годы, однако, парламентская позиция либералов стала прочнее. Союз, который организовал Бюлов в 1907 г. между консерваторами и либералами в рейхстаге, обязывал его сделать кое-что и для либеральной половины ландтага. Перед выборами 1907 г. Бюлов даже прямо обещал либералам изменить избирательный закон в Пруссии. Но когда выборы прошли и при содействии либералов были разбиты социал-демократы, канцлер не выказал никакого намерения исполнять свое обещание. Тогда о нем ему решили напомнить свободомыслящие ландтага; в январе 1908 г. они внесли в прусскую палату соответственную интерпелляцию. Ответ Бюлова был, в сущности, не чем иным, как отказом от принятого им на себя обязательства. Канцлер заявил, что для правительства неприемлема широкая избирательная реформа, и единственно, на что оно может согласиться, — это на некоторые частичные изменения, например на предоставление избирательных прав лицам, окончившим курс средней школы, достигшим 25-летнего возраста или занимающимся либеральными профессиями, кроме, конечно, тех, кто имел и имущественный ценз; при этом, по мысли Бюлова, лица, имеющие несколько цензов (возрастной, образовательный, профессиональный, имущественный), должны были получить и несколько избирательных голосов при выборах (множественные вотумы). Такого рода реформа не могла удовлетворить не только социал-демократов, но и либералов. Социал-демократы снова устроили большую уличную демонстрацию (12 января 1908 г.) в Берлине, которая окончилась кровавым столкновением с полицией. Свободомыслящие также заняли довольно непримиримую позицию по отношению к канцлеру. Как раз в начале XX в. в южных немецких государствах осуществилось то, чего они добивались для Пруссии, — было проведено всеобщее избирательное право (в Бадене в 1904 г., в Баварии и Вюртемберге в 1907 г.); и сознание, что Пруссия далеко опередившая Южную Германию по своим образовательным и индустриальным силам, обладала, однако, крайне отсталым государственным строем, было особенно неприятно для образованной буржуазии. За Бюловым продолжали стоять консерваторы, но либералы от него отвернулись, и это было началом распада консервативно-либерального блока. Уже на выборах 1908 г. в прусский ландтаг свободомыслящие заключили союз с социал-демократами, и следствием этого было то, что впервые в прусскую палату прошли представители рабочего пролетариата (в количестве шести человек).

Окончательный удар организованному Бюловым соглашению между либералами и консерваторами нанес правительственный законопроект о финансовой реформе, внесенный Бюловым в рейхстаг в 1908 г. Бюлов придавал законопроекту очень большое значение, но, как мы видели, консерваторы отказались пойти и на ту маленькую уступку, которой требовал от них канцлер в виде налогов на наследства. При голосовании за этот налог обнаружилось давнишнее естественное тяготение друг к другу клерикалов и консерваторов, и консервативно-клерикальным большинством против всей левой половины рейхстага налог на наследства был отклонен. Консервативно-либеральный блок после этого окончательно распался, и это было концом и для политической карьеры самого Бюлова. Возвращаться к союзу с клерикалами он не захотел; это был бы уже поход в Каноссу, и идти на это канцлеру не позволило его самолюбие. Продолжать опираться одновременно и на консерваторов, и на либералов, как показал опыт, также оказалось невозможным, и канцлер предпочел уйти в отставку (1909 г.). Многие авторы, писавшие о Бюлове, видят в этом последнем шаге четвертого немецкого канцлера вполне парламентарный акт [34] . Бюлов остался в меньшинстве и подал в отставку. Так поступил бы всякий парламентарный министр. Мы думаем, однако, что отставка Бюлова носила парламентарный характер только внешне, а не по существу. Да, Бюлов ушел после того, как большинство рейхстага высказалось против предложенного им законопроекта: но это большинство состояло из клерикалов и консерваторов, и в его составе надо искать причины парламентской чувствительности канцлера. Если бы против канцлера сложилось большинство из либералов и социал-демократов, то, нисколько не рискуя впасть в ошибку, можно, наверное, сказать, что он предпочел бы распустить рейхстаг, чем уйти в отставку, или даже стал бы править страной вопреки парламентскому большинству. Но перенести измену консерваторов, к которым он всегда благоволил, по отношению к которым он обнаруживал большую заботу, он не смог и ушел, как бы наказывая своих недавних друзей за нежелание сделать для него хотя бы маленькую уступку.

Наказание, однако, оказалось не особенно чувствительным. Новым канцлером стал Теобальд Бетман-Гольвег, чиновник по своей прежней карьере и консерватор по убеждениям. Это был человек без больших способностей и без ораторского таланта; в глазах Вильгельма он имел, однако, большую ценность благодаря своей почти безграничной угодливости и нежеланию в чем бы то ни было сдерживать и умерять императора. После довольно яркой фигуры Бюлова он оказался почти пустым местом в канцлерском кресле. Личные выступления императора, которые было прекратились после бури, вызванной опубликованием интервью Вильгельма с корреспондентом «Daily Те legraph», при нем начались снова. Исполняя обещание, данное за него Бюловым, император молчал только два года. 21 августа 1910 г. он снова вызвал всеобщее удивление своею речью, произнесенной на банкете в Кенигсберге. Предавшись историческим воспоминаниям, Вильгельм заявил, что его дед «возложил на себя собственной властью корону короля Пруссии, показав еще раз вполне определенно, что она дарована ему только Божьей милостью, а не решением парламентов, национальных собраний или плебисцитов». Вспомнив затем о добродетелях прусской королевы Луизы и поставив ее в пример всем немецким женщинам, император закончил свою речь таким абсолютистским заявлением: «Считая себя орудием в руках Всевышнего и глубоко равнодушный к взглядам и мнениям текущего дня, я следую своей дорогой, посвященной исключительно благоденствию и мирному развитию отечества». Эти абсолютистские заявления Вильгельма вызвали в печати и парламенте почти такое же раздражение, как и имевшее место два года тому назад интервью с английским корреспондентом, но отношение Бетман-Гольвега к ним было иным, чем отношение Бюлова. В 1908 г. Бюлов, давая свои объяснения в рейхстаге, в сущности признал, хотя и в очень осторожной форме, что император никаких личных заявлений не должен делать, и признал свою вину перед рейхстагом в том, что он, Бюлов, пропустил через свою канцелярскую цензуру опубликование личных мнений императора. Бетман-Гольвег поступил иначе. Никакой вины ни за императором, ни за собой, допустившим опубликование кенигсбергской речи Вильгельма, он не признал. В рейхстаге он сказал, что конституция германской империи не препятствует делать императору такие заявления, которые вытекают из его глубоких религиозных убеждений, тем более, что эти убеждения «понимают и разделяют многие классы нации». «Несколько веков, — продолжал канцлер, — создавалось прусское королевство и создавалось не прусским народом, а трудами великих монархов династии Гогенцоллернов, которым мы обязаны единением сначала прусской нации, а затем и прусского государства, чему способствовала стойкость и способность населения. Прусская конституция в своем историческом развитии не знает концепций суверенитета народа. Вот почему прусские короли перед своим народом являются королями своею собственной властью…»

Далеко не все члены рейхстага (особенно социал-демократы) согласились с аргументацией канцлера, но зато император был вполне удовлетворен. Заявления Бетман-Гольвега находились в полном согласии с его самыми задушевными, неоднократно выражавшимися им самим убеждениями, и он имел все основания быть болеедовольным своим новым покладистым канцлером, чем Бюловым, который заставлял его выслушивать нотации о неудобстве личной политики.

Вслед за Бюловым император поспешил отделаться и от некоторых других имперских и прусских министров, которые были слишком самостоятельны и авторитетны. Раньше всех ушел статс-секретарь колоний Дернбург; у него были большие заслуги в колониальных делах (проведение железных дорог в Африке, нахождение алмазных копей в Юго-Западной Африке и др.), но у него были на все свои взгляды, и его самостоятельность, наконец, надоела императору. За ним ушли прусские министры — внутренних дел фон Мольтке, замененный обер-президентом Силезии фон Далльвицем, — земледелия — Арним, замененный бароном Шорлемером, — и финансов — фон Рейнбабен, замененный магдебургским обер-бургомистром фон Ленце; ушел также и статс-секретарь по иностранным делам барон фон Шен, на место которого был назначен бухарестский посланник фон Кидерлен Вех-тер. Эта смена министров не имела, в сущности, политического значения, ибо и старые, и новые министры принадлежали к одному и тому же консервативному лагерю. Разница была только в том, что за новые министры пользовались авторитетом ни в общественных, ни даже в бюрократических кругах, и они обещали быть более послушными, чем прежние, вполне под стать новому канцлеру.

Помимо угодливости, вторым достоинством нового канцлера в глазах Вильгельма было его нежелание делать существенные уступки либерализму. Бюлов ушел потому, что при всей искренности своего консерватизма он в последние годы правления стал искать дружбы у либералов и на этой почве не поладил с консерваторами, не хотевшими идти ни на какие уступки. Бетман-Гольвег более решительно, чем его предшественник, порвал с либералами, хотя подчас и не отказывался от игры в показной либерализм. Но этот разрыв с либералами обязывал его вернуться опять к союзу с клерикалами, что он и не замедлил сделать. Консервативно-клерикальный блок при нем снова возродился и, несмотря на временно возникавшие разногласия с клерикалами, продержался вплоть до начала великой войны, сразу перевернувшей все партийные отношения в Германии.