Последние годы правления Гогенлоэ были отмечены резким столкновением почти всех партий рейхстага с центром. Могущество этой партии все яснее вырисовывалось. И при Каприви, и при Гогенлоэ почти всегда бывало так, что все, поддерживавшееся ею в рейхстаге, принималось, все, не признававшееся ею, отвергалось. Между прочим морская программа могла быть осуществлена только при содействии центра. Но это чрезмерное могущество центра должно было вызвать против себя и оппозицию. Сила клерикалов становилась опасной для светской культуры, и на притязание центра подчинить ее клерикальному контролю рейхстаг ответил резким отказом. Весной 1890 г. правительство внесло в рейхстаг законопроект, который был направлен против разврата и сводничества (т. н. lex Heinze). Рейхстаг готов был принять этот законопроект, но центр воспользовался поводом, чтобы путем поправок к нему установить контроль над художественными произведениями и театральными представлениями с точки зрения их соответствия «чувству стыдливости и нравственности». Консерваторы стали на сторону этих поправок, но в обществе поднялась против них агитация. Общество увидело в поправках угрозу против свободы художественного творчества; целый ряд писателей, ученых и правоведов выступил с резкими протестами. Образовалось даже целое общество, «гетевский союз», со специальной целью защищать искусство, подвергнувшееся опасности со стороны фарисеев и Тартюфов. В результате этой общественной агитации рейхстаг, в котором уже готово было образоваться большинство в пользу принятия поправок центра, в конце концов отверг их, хотя сам законопроект и был принят (22 мая 1900 г.).

Вскоре после этого Гогенлоэ ушел в отставку. Между ним и императором не было расхождений по принципиальным вопросам, ибо канцлер во всем послушно исполнял волю императора. Поэтому отставка его носила иной характер, чем отставки Бисмарка и Каприви, возникшие по принципиальным мотивам. Новый канцлер оказался неудобным не потому, что имел самостоятельные взгляды, не сходившиеся со взглядами императора (как это было с его предшественниками), а просто потому, что был уже слишком стар и дряхл для того, чтобы служить исполнителем политики императора, делавшейся все более энергичной и во внутренних, и во внешних вопросах. Он сделал свое дело, сблизив императора с консервативными кругами, от которых правительство отошло при Каприви, и теперь Вильгельм уже более не нуждался в его услугах. Ему нужны были более энергичные и молодые люди, чем дряхлый канцлер, которому было уже более 80 лет. Вслед за Гогенлоэ в отставку ушел и наиболее видный и талантливый представитель его министерства — Микель. Ему было поставлено в вину двойственное поведение во время обсуждения законопроект та о водных путях (канале между Западной и Восточной Германией), который он в угоду аграриям не особенно энергично защищал, и он ушел через полгода вслед за своим принципалом (5 мая 1891 г.).

Преемником Гогенлоэ был назначен 17 октября 1900 г. Бернгард фон Бюлов. По способностям. он стоял гораздо выше Гогенлоэ. Это был человек талантливый, наделенный выдающимся даром слова, «трудоспособный, с яснохолодным взглядом на вещи. На ораторской трибуне он чувствовал себя превосходно, и даже заведомо слабые и плохо укрепленные позиции встречали в нем яркого и остроумного защитника. Но у него не было твердых убеждений, и он стремился постоянно лавировать между партиями, не раздражая ни одной из них и держась, как он любил говорить, «по средней линии». Политическую гибкость, граничащую с беспринципностью, он пытался далее возвести в теорию, и в своей книге о политических и общественных настроениях Германии за последнее десятилетие он доказывал, что «никакое правительство не может долго работать с одним и тем же составом большинства» [29] . «Если задать министрам вопрос, — писал он в другом месте, — какую партийную платформу они поддерживают, то большинство из них будет в затруднении, что ответить на подобный вопрос». Однако при всей своей гибкости Бюлов обнаруживал в своей политике вполне определенное стремление к защите аграрных интересов. Он находил, что земледелие было до сих пор пасынком правительства и что если правительство не примет мер к его защите, то «ему угрожает пасть под молотом промышленности и быть раздавленным». Но вместе с тем Бюлов остерегался становиться на точку зрения крайних аграриев вроде графа Капица и поддерживал только умеренные притязания восточно-прусских юнкеров, не слишком противоречащие интересам крупной промышленности. От слишком тесного сближения с аграриями его спасал парламентский такт и гибкость его политической программы. Да и император не допустил бы слишком резкого нарушения интересов промышленности. Для Вильгельма в сущности была одинаково дорога связь как с юнкерами, создававшими удобную почву для применения его патриархально-феодальных идей, так и с королями промышленности, обслуживавшими армию и флот и облегчавшими пути для колониальных захватов. И если он позволял канцлеру несколько перегибать палку германской политики в пользу аграриев, то только потому, что и сам находил нужным, после блестящего расцвета немецкой промышленности, дать некоторые компенсации и землевладельческим кругам, доходы которых в то время далеко не были так велики, как доходы промышленников. Это не значит, однако, что личная самостоятельность четвертого германского канцлера была совершенно ничтожной. Наоборот, Бюлов при всей покладистости своего характера во многих отношениях умел подчинять императора своему влиянию и после Бисмарка был самым самостоятельным из всех германских канцлеров. Режиму личного управления, который практиковал Вильгельм, он, конечно, не мог положить конца, — этого не мог сделать даже и Бисмарк, — но в 1900–1909 гг. на всех мероприятиях германского правительства лежала довольно яркая печать личности Бюлова, и этой печати не могли смыть никакие энергичные выступления императора.

Кроме консерваторов-аграриев вторым союзником Бюлова (в первую половину его канцлерства) был центр. Таким образом, в начале правления Бюлова создавалось то же самое парламентское положение, какое было и при Гогенлоэ: правительство опиралось (или хотело опираться) на клерикально-консервативный блок, причем и теперь, как и прежде, между обеими составными частями этого блока далеко не всегда существовало согласие. Когда центр в октябре 1900 г. внес в рейхстаг проект о веротерпимости (Toleranzantrag), разрешавший религиозным обществам полную свободу пропаганды и культа и открывавший католическим организациям новые возможности для влияния на светское общество, то против этого законопроекта подали свои голоса не только свободомыслящие и национал-либералы, но и консерваторы, и проект был отвергнут. Так как в течение 1900 г. это была уже вторая крупная неудача клерикалов (первая — поправка к Lex Heinze), то центр был раздражен, и возникала опасность, что он окончательно отвернется и от консерваторов, и от правительства. Тогда Бюлов решил доставить ему удовольствие в виде отмены закона об иезуитах, по которому ордену иезуитов запрещался доступ на германскую территорию. В этом случае положение Бюлова было довольно трудным, так как ему приходилось побеждать противодействие самого императора и других протестантских государей, продолжавших смотреть на деятельность иезуитов, как на большую опасность для государства. Что касается рейхстага, то он не разделял опасений Вильгельма и не был склонен особенно преувеличивать иезуитскую опасность. Еще при Каприви (в 1893 г.) в рейхстаге прошел закон об отмене стеснений для иезуитов, но ввиду противодействия этому закону со стороны императора и некоторых других германских государей союзный совет отверг его. Теперь Бюлов употребил все усилия, чтобы побороть сопротивление императора, и это ему удалось. Вильгельм сдался, однако, не окончательно: он согласился только на то, чтобы иезуиты не изгонялись из прежних мест их поселения; но статья, запрещавшая новые иезуитские поселения, должна была остаться, по его мнению, в полной силе. Такого рода предложение и было внесено Бюловым в союзный совет от имени Пруссии, и после целого ряда проволочек весной 1904 г. оно и было принято. Этой сравнительно незначительной клерикальной уступки оказалось достаточно, чтобы расположить в пользу правительства депутатов центра. Гораздо более требовательными оказались консерваторы. Они требовали для себя очень существенных привилегий и прежде всего таких, которые бы влили в их карманы новые денежные доходы. Удобный случай для этого представлял пересмотр заключенных при Каприви либеральных торговых договоров. В свое время землевладельцы изливали потоки бурного негодования на либерального канцлера, не позаботившегося при определении тарифов на ввозной хлеб оградить их от иноземной конкуренции. Теперь, когда срок торговых договоров подходил к концу (этот конец наступал для различных стран между 1903 г. и 1906 г.), юнкера решили вознаградить себя за прошлое. «Союз сельских хозяев» повел усиленную агитацию за повышение таможенных ставок и на первых порах потребовал таких повышений на тариф, что даже Бюлов, заявивший уже в рейхстаге, что он «одушевлен желанием» улучшить «тяжелые условия, в которых оказалось сельское хозяйство», нашел нужным умерить их аппетит. Однако и то, что предложил Бюлов в пользу аграриев, могло удовлетворить самые взыскательные требования: пошлины на важнейшие сорта хлеба поднимались почти вдвое, на мясо — вдвое, на живых быков — почти втрое. В обществе новый тариф получил название ростовщического; а рабочие, на которых дорогие цены на хлеб должны были особенно тяжело отозваться, увидели в нем прямой вызов себе. В демократической печати встречались такие фразы: «Этот таможенный тариф есть тревожный призыв к немецкому народу, на который огромное большинство его может дать только один ответ: на баррикады!».

Тем не менее в рейхстаге, куда проект новых таможенных ставок был внесен в 1892 г., ему было обеспечено большинство: прирученный Бюловым центр был заодно с консерваторами, и кроме того, на сторону этого консервативно-клерикального блока стали и национал-либералы. Их Бюлов привлек на свою сторону тем, что предложил повысить ставки не только на предметы сельского хозяйства, но и на некоторые продукты горнозаводской и фабричной промышленности, хотя далеко и не в том размере и объеме, как на хлеб, мясо и скот. Против повышенных тарифов были одни только социал-демократы и свободомыслящие, да еще небольшая кучка «сверхаграриев», требовавших еще более высоких ставок. Социал-демократы попробовали прибегнуть к обструкции; тогда большинство, в нарушение парламентских обычаев и даже наказа, чтобы положить конец обструкции, решило голосовать за весь законопроект о новых тарифах не постатейно, а целиком, и 14 декабря 1902 г. он был принят большинством: 202 голоса против 100. Чтобы удовлетворить до некоторой степени демократические элементы общества (которые, как мы видели, были и в центре), центр, вслед за принятием законопроекта, предложил некоторые излишки от доходов с таможенных пошлин обратить на страхование вдов и сирот. Рейхстаг принял предложение центра, но излишков оказалось так мало, что страховые премии пришлось назначить в совершенно ничтожных размерах, и демократические элементы даже и центра (не говоря уже о левых партиях) не могли чувствовать себя хоть сколько-нибудь удовлетворенными.

Повышенные ставки на ввозные продукты были приняты, но оставалось еще оформить их в новых торговых договорах с чужеземными государствами. Это и было сделано в промежуток между 1904 г. и 1907 г. Легче всего было добиться согласия на новые тарифы со стороны России. Повышенные пошлины на наш ввозной хлеб приносили нам убытки в размере 13 миллионов ежегодно; но у нас была тогда война с Японией, приходилось заботиться о германском нейтралитете, и это заставляло Россию быть особенно уступчивой. Договор с ней был заключен 28 июля 1904 г. В конце того же года были подписаны договоры с Румынией, Болгарией, Италией, Швейцарией и Сербией, а в начале 1905 г. — с Австро-Венгрией. Труднее всего было поладить с Соединенными Штатами, которые не менее России были заинтересованы в вывозе в Германию избытков своего хлеба. Однако ценой повышения ставок на вывозимые из Германии фабричные продукты удалось добиться и их согласия. Договор с ними был заключен позже всего — в 1907 г. Аграрии, отгородившиеся теперь от всего мира почти запретительными пошлинами, праздновали победу по всей линии.

Приблизительно в то же время им удалось добиться еще одной важной уступки со стороны императора. Вильгельм еще не отказывался от своего старого проекта соединить водным путем восток и запад Пруссии, и над консерваторами продолжала висеть опасность сооружения ненавистного им «Средиземного канала» (Mittellandkanal), как он тогда назывался. Чтобы удовлетворить одновременно и императора, и аграриев, Бюлов пошел на компромисс. По его поручению новый министр Рейнбабен, занявший место Микеля, не отказываясь окончательно от проекта водного пути, представил его, однако, рейхстагу в приемлемом для аграриев виде: по этому новому проекту канал должен был пройти лишь по западной половине Пруссии, кончая Ганновером и не доходя до Эльбы. Однако консерваторы приняли и этот проект с довольно кислой миной; хотя он и не создавал теперь нового пути для ввоза иностранного хлеба в цитадель немецкого юнкерства — заэльбскую Пруссию, но все же содействовал дальнейшему расцвету западно-прусской промышленности и, следовательно, косвенным своим результатом должен был иметь отток восточных сельскохозяйственных рабочих в фабричные прирейнские округа. Закон о канале прошел через ландтаг в начале 1905 г.

Финансовая политика при Бюлове также была довольно ярко окрашена благожелательностью по отношению к консерваторам и вообще к властьимущим. Усиленное развитие маринизма и милитаризма требовало все новых и новых налогов, и Бюлов ясно сознавал необходимость финансовых реформ, которые бы усилили поступления в имперскую казну. Но он проявил при этом очень большую осторожность и бережливость по отношению к доходам аграриев; в тех же случаях, когда он и решался хотя бы в слабой степени затронуть их имущественные интересы, консерваторы при помощи клерикалов всегда сами умели дать отпор канцлеру, а на решительную борьбу с ними, которая обязывала бы сблизиться с более левыми партиями рейхстага, ни он, ни император не хотели идти. При Бюлове было проведено три финансовые реформы. Первая реформа, проведенная в 1904 г., в сущности не создавала новых источников дохода, но вводила более определенное разделение косвенных налогов между имперским казначейством и казначействами отдельных государств; одни налоги шли целиком в пользу империи, другие — также целиком в пользу местных государств; матрикулярные взносы при этом все-таки сохранялись. Гораздо больше новых ресурсов в пользу имперской казны предоставила вторая реформа, проведенная в 1906 г. Бюлов внес в рейхстаг проект новых налогов на целых 254 миллиона. Почти половина новых налогов (110 млн.) приходилась на предметы постоянного народного потребления (пиво, табак и папиросы); 72 миллиона приходилось на гербовый сбор и 72 миллиона — на налог на наследства. Только последний налог затрагивал интересы властьимущих классов, да и то далеко не во всех случаях, так как этот налог нужно было платить только в тех случаях, когда наследниками являлись дальние родственники или даже совсем не родственники; близкие родственники при переходе к ним наследства ничего не должны были платить. Тем не менее консервативно-клерикальное большинство встретило этот проект очень недружелюбно, и в рейхстаге налог на наследство был сокращен на треть — до 48 миллионов. Всего же рейхстаг сократил количество требуемых с него налогов на 70 миллионов, т. е. до общей суммы в 180 миллионов. Но и за эту сокращенную сумму новых налогов Бюлов должен был дать рейхстагу компенсацию — ввести вознаграждение для депутатов рейхстага. Смысл безвозмездности депутатского звания заключался в том, чтобы не пускать в депутаты людей неимущих; безвозмездность была направлена, главным образом, против социал-демократов; но рабочие уже давно оплачивали своих депутатов из партийной кассы, и потому Бюлов с легким сердцем пошел на эту уступку рейхстагу. Труднее было убедить императора, которому была всегда противна мысль, что в роли законодателей могут оказаться полунищие люди. Но в конце концов и он сдался. Депутатам было, однако, назначено очень небольшое вознаграждение, в 3000 марок ежегодно, притом с вычетами по 20 марок за отсутствие во время именного голосования.