Ивицкий говорил:

– Надо же положить его в санчасть. Легче же ему там будет. Да и лечить его там проще и сподручнее. Ведь один лежит, никого нет около! Сами понимаете!

Доктор отвечал:

– А что мне его класть в санчасть? Не всё ли равно, где умрёт, здесь или в санчасти? Как его лечить? Кормить надо. Хлеб надо давать, масло сливочное, яйца, творог. Силы восстанавливать. А у меня такая же баланда пока что, как и в столовой.

Тут вступился Добровин:

– Кормить-то кормить, но и лечить надо! Видно же, что человек угасает. И ни в какую санчасть я его не отдам и тебе, Ивицкий, говорить об этом не советую. Ты видел плохое от Егорова? Тебе добро он не делал? Так что же ты отказываешься от доброго товарища? Небось, и ты бы ночку мог посидеть рядом с ним, помочь в беде! А какие есть возможности лечения, доктор?

Разговор был страшный! Но и он не вызвал реакции Егорова. Больше он ничего не слышал и не знал, чем кончилась эта беседа.

В один из дней болезни Егоров, как это бывает часто с людьми, почувствовал на себе чей-то взгляд, чьё-то дыхание ощутил на себе. С трудом открыв глаза, он увидел близко склонённое над ним лицо. Чьё лицо это было? Глубоко посаженные глаза прямо сверлили лицо Егорова, нос широкий, лоб, низко опущенный над глазами. Лицо не привлекательное, но заставляющее внимательно смотреть на него. Это был Кухаров.

Егоров молчал и только, временами открывая глаза, смотрел на Кухарова. Кухаров же сидел на кровати Егорова и, кажется, что-то шептал. А затем Кухаров начал слегка подталкивать Егорова и говорить более сильным голосом:

– Не засыпайте, товарищ старший лейтенант. Подождите, очнитесь! Покушайте вот…

И своими руками он разжал рот Егорова и положил туда небольшой кусочек хлеба, намазанного маслом. Он очень осторожно, немного, покормил Егорова, затем приподнял его, взбил подушку, оправил простыню и сказал:

– Ну, теперь отдохните, поспите. Я около вас буду…

И с этого дня Кухаров не отходил от Егорова. Он выхаживал Егорова, как мать выхаживает своего больного ребёнка. Он следил за его движениями, кормил и поил его, помогал ему во всём.

И всё это – молча! Без слов. И командиры, жившие с Егоровым, не возражали. А Кухаров и ночью стелил на полу около кровати Егорова какую-то попону, ложился рядом и по первому вздоху Егорова вскакивал и спрашивал:

– Что у вас случилось? Чего хочется?

Так, постепенно, пришло время и выздоровления. Егоров начал крепнуть. Силы возвращались, с каждым днём в него вливалась бодрость, и наконец он встал. А Кухаров как раз в этот момент исчез из дома комсостава. Но на тумбочке около кровати Егорова оставил хлеб, сливочное масло, завёрнутое в чистую тряпочку, свежий творог в газете и штук шесть яиц. На табурете лежал свежеотутюженный костюм Егорова, стояли начищенные сапоги, а на шинели были начищены пуговицы.

Егоров сел на кровати, опустил ноги на пол и засмеялся!

Было радостно, что вот он, Егоров, здоров, бодр, не лежит, ничто у него не болит и не угнетает, что он может одеться и идти на работу, свою, всегдашнюю, заниматься музыкой!

– Кухаров! – позвал он, но никто не отозвался.

Но тут открылась дверь и вошёл Добровин. Увидев сидевшего, улыбающегося Егорова, он тоже заулыбался, подошёл к Егорову, обнял его за плечи:

– Ну как, Егорушка? Выздоровел? И всё по-другому стало?

– Да! Будто бы выздоровел! Спасибо вам. Тебе спасибо, Добровин! Я ведь всё слышал!

– Ну, уж если кому и спасибо, так это Кухарову! Он тебя, можно сказать, из могилы вытащил. А потом и на ноги поставил. Без него бы тебе – амба! И мы тут ни при чём. А слышать – ты ничего не слышал! И давай иди-ка, я помогу тебе умыться, да побрейся, да одевайся, и пойдём на воздух! Воздух – это, брат, первое средство от всех болезней! Это я тебе говорю, начальник физподготовки! Давай-ка!

Выполнив все дела, Егоров и Добровин вышли из дома. Наступила весна! Ярко и совсем по-мирному светило солнце, уже начинал таять снег. Воздух был чист, мягок и по-весеннему вкусен. Не спеша они подошли к зданию штаба части и прошли к Безродному.

– Егоров! – воскликнул капитан. – Ну, я очень рад! Выздоровел, значит! Выглядишь хорошо, значит, всё в порядке. Постой, попрошу к себе командира и комиссара, – и он выбежал из кабинета.

Рамонов и Герош не замедлили прийти, очень приветливо поздоровались с Егоровым, тепло поздравили его с выздоровлением и тут же отправили его «домой», приказав подождать с началом работы, набраться сил.

– А чтобы душа не болела, я пришлю к вам вашего старшину, – сказал Безродный.

Старшина пришёл в тот же день, подробно доложил о всех играх, о всех работах оркестра, успокоил, что всё в порядке, никаких особых происшествий не было, беспокоиться нечего. Репетиции проводятся каждый день, повторяется всё разученное, самоподготовка идёт под неусыпным наблюдением самого Сибирякова (в это можно было легко поверить), словом – можно не выходить на работу ещё много дней, если это будет на пользу здоровью!