Что-то такое я слышала. И читала. Давным-давно.

— Землетрясение, даже не слишком сильное. А первые толчки и вовсе прошли незамеченными. Для сейсмологов. Зато местные скалы словно только и ждали момента, чтобы обрушиться и похоронить под собой туристический поезд.

Даже представлять картинку не буду. Мрак потому что.

— Мы были почти рядом, и преподаватель сразу потащил нас туда. На практику, так сказать. Хотя все, что мы способны были тогда делать, это пытаться облегчить страдания раненых, потому что настоящая помощь… Запаздывала.

Лео взял в руки чашку, но не сделал даже глотка. Просто сжал фарфоровые бока пальцами.

— Между толчками успела пройти только одна машина из конвоя. С руководителем группы, парой спасателей и кое-каким личным снаряжением. А дальше случился очередной обвал, перекрывший дорогу. На очень долгие несколько суток.

Было видно, что вспоминать ему нелегко. Рассказывать — ещё тягостнее. Так и я бы тоже не горела желанием распинаться о своих первых рабочих впечатлениях.

— Она… Она была классная. Уверенная, спокойная, деловая. Сразу все и всех расставила по местам, назначила основные цели, перечислила второстепенные, и пока мы собирались с мыслями, уже скакала кузнечиком по завалам, откапывая и вытаскивая. До самого захода солнца. Наверное, продолжала бы и ночью, но аккумуляторов в наличии было слишком мало, а уже спасенным тоже требовалась помощь.

Вот мы и добрались до сути. То есть, до женщины.

— Утром она была на ногах ещё до рассвета. И снова бросилась в бой с завалами. Такая с виду маленькая, хрупкая… А на самом деле словно стальная. Здоровые парни, которые приехали с ней, не могли угнаться. Даже в поднятии тяжестей. Могло показаться, что она вообще не устает, но… Я-то смотрел не только глазами.

Ещё бы. Помню себя в юном возрасте: шныряла песнями, где можно и где нельзя. Даже мысли не возникало о корректности, конфиденциальности и прочих этикетках. В смысле, правилах этикета.

— И я видел, насколько она измотана. К вечеру второго дня, по моим ощущениям, в её теле уже почти не было, что называется, живого места. Но к палатке она подошла твердым шагом и вполне бодро пожелала всем доброй ночи. А потом просто рухнула. Конечно, этого за пологом никто уже не видел. И не предполагал, насколько все может быть плохо. Но я-то знал. И мог помочь. Ещё днем пытался предложить свои услуги, но она отмахнулась. Сделала вид, будто не поняла. И я тоже не понял.

Кажется, мы подходим к самому главному моменту этой истории.

— Когда народ разошелся по спальным местам, я заглянул к ней. И едва не устроил всеобщую панику, потому что мне показалось, что нашел уже труп. Но она отчетливо произнесла, хоть и не открывая глаз: «Все нормально. Мне просто нужно отдохнуть. Иди спать».

Надо же. Ну хоть кто-то из них двоих оставался к тому времени в ясном рассудке.

— Конечно, я не пошел. И… снова предложил свои услуги. Тем более, что её же товарищам мы помогали восстанавливаться. Когда выдавались паузы с ранеными. А она… Расхохоталась.

Наверняка, хотя бы потому, что была старше и опытнее. И возможно, даже замужней дамой. А тут пылкий вьюнош со своим энтузиазмом нарисовался… Действительно, забавно.

— Я жутко оскорбился. Но не отступил. Придумывал причины и доводы, давил на чувства, в общем, сходил с ума от желания помочь. И она, в конце концов, сдалась. Посмотрела на меня странным взглядом и сказала: «Ладно, валяй. Только чтобы потом без обид». И я навалял. Очень большого дурака.

А был бы постарше и поумнее, сообразил бы, что если женщина в чем-то упорствует, лучше её не переубеждать. Виноват окажешься в любом случае.

— Большого опыта пения у меня, конечно, не было. Зато всю теорию знал назубок, наставники хвалили, так что… А ещё очень хотелось почувствовать себя если не спасателем, то спасителем. Но с первых же нот все пошло ровно наоборот моим представлениям. Она… Она словно запустила руку мне в горло, по самое плечо, стиснула в кулаке все внутренности, и вывернула меня наизнанку, не позволяя не то, что оборвать, а даже остановить песню хотя бы на мгновение. Я чувствовал себя куклой, совсем как те, перчаточные. В полном и безусловном подчинении. Но и это не было самым страшным. А когда я уже почти согласился быть послушным… Она меня отпустила. Сразу, резко, всего целиком. Вот тогда стало по-настоящему больно. И невыразимо обидно.

Конечно. Попользовались и выбросили — кто бы не обиделся? А главное, винить можно только себя. За свои же благие намерения.

— Мне многое хотелось сказать в те минуты. Наверное, много очень плохого. Того, за что мне потом было бы ещё и стыдно. Но к счастью, песня выжала из меня столько сил, что я и сам чувствовал себя трупом. А она… Перетащила на постель, прикрыла одеялом. Сказала: «Это было глупо, но трогательно. Спасибо». И ушла в ночь, к завалам. Чтобы успеть спасти ещё несколько человек.