— Спасибо тебе, — прошептала она. Надя уже собиралась уйти, но вдруг почувствовала, как сильные пальцы сжали ее кисть. Она испуганно обернулась и увидела его открытые, хотя и сонные глаза и ленивую насмешливую улыбку.

— Гм, ангел в белом, — пробормотал он, притянув ее к себе так, что она почти растянулась на его груди.

— Едва ли я похожа на ангела, — прошептала Надя, напрасно пытаясь освободить свою кисть. — Что это вы делаете в моем доме?

Лоб Алена наморщился, у него дернулся уголок губ.

— Надо же, ангел еще и говорит. — Глаза доктора опустились на ее губы. Похоже, ангела зовут Надя.

Другая рука Алена высвободилась из-под одеяла и коснулась ее лица. Грубоватые пальцы вызвали неудержимую дрожь во всем ее теле.

— Не надо, Ален, — прошептала она. — Вы же мой доктор.

Его лицо исказилось от боли, заставив ее замолчать.

— А вы репортер. Один хранит доверие, другой через него переступает.

— Не всегда, — прошептала она.

— Всегда.

— Ален! Что с вами? Вам больно?

— Сам виноват.

Голубые глаза доктора закрылись, словно смеженные сном, потом открылись и вгляделись в ее лицо, и в их глубине явственно проступила мука.

— Ну почему ты такая красивая? Разве человеку мало добровольной ссылки в качестве наказания?

— Не понимаю…

— Оно и к лучшему, — прошептал Ален и обнял Надю.

— Ален, остановись… — успела вымолвить она, прежде чем его губы запечатали ее рот.

Пальцы, сжимавшие ее, были похожи на железные. Губы мягкие, и двигались с возбуждающей неторопливостью. Сильное тело удивляло своей тренированностью. А сердце билось в груди как молот. Застигнутая врасплох, Надя не сопротивлялась. Но когда его рука нащупала ее грудь, она резко дернулась, и острая, как нож, боль в боку заставила ее вскрикнуть. Очарование момента тут же улетучилось.

— И это ваш хваленый врачебный такт? — язвительно заметила Надя, превозмогая боль.

Ален густо покраснел, а на виске забилась жилка.

— Но ты же сама позволила мне зайти так далеко…

— Как хрупкой женщине остановить такого типа? Ударом коленкой?

— Сказала бы просто «нет», — отпарировал он.

— Вы же не дали мне возможности… Надя сильно побледнела, ее зрачки расширились.

Какой я тупица! — подумал доктор.

— Немедленно в постель, Надя.

— Только когда вы уберетесь из моего дома.

— Проклятье! Женщина, почему вы вечно спорите?

Ален вскочил с кресла, схватил ее и понес. Мышцы его напряглись. От усилия — или гнева — на шее выступили жилы. Она различила запахи древесного дыма, кофе и мыла и почувствовала исходящие от него волны сильнейшего душевного волнения.

Сжатая с такой силой, она ожидала боли, но его массивная горячая грудь вызывала у нее лишь ощущение безопасности.

Лампа в ее комнате высвечивала смятую постель. Он опустил ее туда осторожно, словно новорожденную.

— Вот что я скажу вам, миссис Адам, — заговорил он, выпрямившись. Давайте заключим с вами договор: я не вмешиваюсь в вашу жизнь, а вы — в мою.

— Прекрасно. Я согласна.

Повернувшись, Ален заставил себя не оглядываться. Уж очень хотелось извиниться, еще больше — объяснить. К своему стыду, он не мог сделать ни того ни другого.

Ален работал размеренно, двигался как точный механизм, все внимание — куче дров, с каждым часом становившейся выше.

Ему доставляла удовольствие физическая работа, особенно колка дров. Она обостряла его чувства, улучшала дыхание и утомляла достаточно, чтобы заглушить чувство одиночества в те редкие вечера, когда Ален возвращался в свой пустой дом раньше одиннадцати.

После ночи, которую хотелось поскорее забыть, он жаждал лишь освободиться от ощущения тела Нади и вкуса ее губ.

Ален поставил на колоду новое полено. Смахнув рукавом пот с лица, снова взялся за топор, нанес точный удар, и полено раскололось надвое. Но даже усталость не мешала ему грезить о ее теле. Это была сладкая мука. Грудь Нади как раз умещалась в его ладони. И он мучил себя сейчас, вспоминая свои ощущения. Или представляя, как тепло и уютно было бы ему с ней.

Стон вырвался из его плотно сжатых губ. Ален не знал женского тепла уже больше девяти лет. И даже почти убедил себя в том, что утратил способность к сексуальной жизни.

К чему обманывать себя? Все эти годы ему, разумеется, не хватало секса. В первые годы добровольно взятого обета безбрачия бывали ночи, когда ему казалось, что он сходит с ума.

Время постепенно сгладило физиологические ощущения. Самоконтроль позаботился об остальном. До последней ночи.

Но одиночество было его собственным выбором. Может же мужчина передумать? Да и что потом?