Алексей, я не сомневалась, что сейчас на меня смотрел именно он, кивнул каким-то своим мыслям. Или мыслям братьев, звучащих у него в голове.

— Серп выкупил нас у родителей в детстве.

Сперва я отметила про себя, как по-злому в его устах звучало это имя, совсем не так уважительно, как когда он обращался к Дитриху. Затем ужаснулась. Купил детей? Как это вообще возможно в двадцать первом веке? Алексей тем временем продолжал:

— Наш клан находился в бедственном положении. Кто-то из вожаков нарушил закон, и в итоге страдали все. Мы жили в маленькой деревушке в лесу, и родители мечтали бросить всё и переехать оттуда в соседний город. А дальше то ли они вышли на Серпа, то ли Серп на них. В общем, ничего особенного…

— Так вы оборотни? — слова «клан в лесу» у меня ассоциировались только с этими существами.

Я знала, что многим нелюдям людское право не писано, но все равно эта история казалась совсем уж дикой. Как можно продать собственных детей на опыты злобному орку? В том, что Серп был не самым лучшим представителем своего вида, я убеждалась всё больше и больше.

— По крайней мере, были ими. После ритуала обратиться так ни разу больше не получилось. Серпа это очень разочаровало, — Алексей хмыкнул, будто бы это была самая замечательная часть всего рассказа.

— А это вообще законно, то, что он с вами сделал? — я, конечно, имела в виду не человеческий закон, а Арбитров, стоящих над нечистью и поддерживающих хотя бы минимальный порядок.

Но на это близнец скривился.

— Когда это только-только случилось, мы с братьями хотели сбежать и настучать на него. Но ритуал заставлял подчиняться. А потом мы познакомились с Дитом, Платоном и Златоном. Они хорошие. Хоть и странно, как настолько не похожие друг на друга орки могут звать друг друга братьями. Жить в их семье оказалось не так плохо. Лучше, чем было в лесу.

Мы остановились около большой, двухэтажной, обнесенной забором пристройки к пятиэтажному дому. Опознавательных знаков на ней не было.

— Мне с утра Маринка звонила, — я поспешила сменить тему, чтобы сбить то гнетущее, повисшее между нами напряжение. — Волнуется, что ты не перезвонил ей. Она может быть докучливой, я знаю, но ты ей понравился.

Щеки близнеца стремительно залились краской. Контраст был столь разителен, что мои брови сами собой поползли вверх.

— Правда?

— Да, она сама так сказала. Столько комплиментов в твой адрес. Ты ее определенно впечатлил.

— У нас никогда не было девушки, — опустив глаза, пробормотал парень. Говорить об этом ему было неловко. — А Марина, она такая красивая, стильная, веселая, а мы…

Ну ничего себе. Кто бы мог подумать, что близнецам моя одногруппница понравится настолько, что Алексей начнет волноваться и краснеть при ее упоминании?

— Тогда тем более позвони ей.

— Думаешь, она согласится сходить еще куда-то?

— Она будет счастлива, если позовешь ее.

Заметно повеселев, Алексей дернул калитку. Та была открыта.

— Мастерская там, — он махнул рукой в сторону протоптанной в газоне тропинки, упирающейся в неприметную дверь.

Внутри было темно и тихо. Даже слишком темно и тихо, как будто все краски и звуки стерли тряпкой. Приглушенный желтоватый свет позволял разве что не запнуться и не прочертить носом пол. Я шла по длинному коридору, по обеим сторонам которого тянулись двери.

Мастерская состояла из нескольких помещений. Разумеется, мне было любопытно заглянуть в каждую, но сейчас была нужна конкретная — последняя слева. Алексей сказал, что Дитрих, скорее всего, там.

— Можно? — я осторожно заглянула внутрь.

Не то чтобы опасалась заходить к Диту, но вдруг он занят чем-нибудь особенным, и моё присутствие только помешает. Ведь реставрация — процесс, требующий особой концентрации. Но мужчина ответил:

— Конечно. Заходи, я уже заканчиваю.

Он сидел за широким столом, под светом настольной лампы, и вымачивал старый желтый лист бумаги. Я пригляделась: явно старинная книга, с церковной иллюстрацией, на которой изображен какой-то святой.

Если честно, увидев, как Дитрих обмакивает лист в воду, я аж оторопела.

— А разве можно опускать бумагу в воду? — спросила почему-то шепотом.

Мне казалось, бумага тут же расползется на части, или картинка расплывется.

— Разумеется, — спокойным тоном ответил мужчина, кистью провел по листу прямо в воде, та моментально начала желтеть. — А как ещё ты счистишь с неё въевшуюся грязь? Вода не вредит бумаге, не переживай.

— А буквы? Вдруг текст поплывет? Или рисунок?

Меня завораживало то, с какой аккуратностью Дитрих занимался этим странным процессом. Я стояла за его плечом и наблюдала, как кисть обводит темные пятна загрязнений и те становятся светлее.