Очень грязно, воняет человеческими отходами и нужно быть чрезвычайно аккуратным, чтобы не наступить на одну из многочисленных биологических мин или в лужу из потёков мочи, густо воняющих на жаре. Нет ни канализации, ни водопровода, не считая редких колонок, возле которых, провожая нас взглядами, стоят женщины, дети и старики, настороженно замолкающие при приближении чужаков.

Какие-то подобия уличных туалетов порой виднеются, но судя по роям мух, вьющихся над накрытым для них шведским столом, гигиеничней будет справлять нужду на улице.

Везде, решительно везде виднеется та апатия и бездеятельность, при которой не делается самых элементарных вещей для улучшения своего убогого быта. Хотя есть, разумеется, и исключения — то палисадничек с чахлыми цветами, ограждённый штакетником из палок, то дорожка к двери, выложенная обломками бетона и кусками кирпича, самодельная скамейка или стол под навесом, собранным из всякого хлама.

Мужчин на улицах, если здешние пустыри промеж заводских стен можно так назвать, очень мало. А взгляды… нехорошие взгляды. Если бы не Афанасий, служащий мне чичероне, я бы, пожалуй, уже вынужден был доставать револьвер, а вернее всего, и вовсе не сунулся бы в это гетто!

Судя по поведению моего проводника, где-то ускоряющего шаг, а где-то обменивающегося кивками и скупыми словами с попадающимися на пути знакомцами, отношения среди здешнего пролетариата далеки от безоблачных. Казалось бы, пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, и соответственно — нечего делить.

Но в подобной среде, озлобленной на весь мир разом, порой любая мелочь воспринимается как «Казус белли[ii]». Люди озлоблены, ожесточены и готовы вцепиться в горло даже соседу и соплеменнику, дай только повод!

— Нас по всей Франции раскидали, — рассказывает на ходу Афанасий, широко переступая через вонючий ручеёк, тянущийся из узенького проулка, тёмного даже летним днём.

— Да что ж ты… — заругался он, носком потрёпанного ботинка футболя вышедшую среди дня очевидно больную крысу, — Видишь? Вот так и живём…

— Нет, ты не думай, — криво усмехнулся он, повернувшись ко мне и щуря от солнца красные, припухшие глаза, — в Расее многие не лучше жили, но…

Замолкнув, он не договорил, а переспрашивать я не стал. Захочет, так сам расскажет, а не захочет, так и нечего душу травить.

— По всей… — продолжил Афанасий после недолгого молчания, — В основном, конечно, Париж и Марсель, а так-то и Тузула, и Нант, и Безансон… Где только нашего брата нет, так-то!

— Здесь… — он запнулся, пристально вглядываясь в выглядывающие из проломленной стены фигуры, — А пойдёмте-ка, Алесей Юрьич, побыстрей!

Оглядываясь то и дело, мы ускорили шаг, но к счастью, никто за нами не побежал. Так только, вышли некие фигуры, демонстрируя… чтобы то ни было.

— Арабы, — туманно пояснил солдат, когда мы миновали опасный участок, — мы с ними… того. Не в ладах. А с жидами дружим, даже и удивительно! Отсюда мно-огое иньше видится, так-то.

— Не так обидно, что раскидали, — шагая рядом, рассказывает проводник, — сколько то, что ну… как скот! Военные работники, понимаешь? Нас военный министр запродал фабрикантам, которые на войну работают. Дисциплина, мать его, армейская… Не так что, так сразу на каторгу! А платят, сукины дети, как солдатам в тыловых частях, но ни тебе пайка, ни приварка мясного!

— Даже так? — неприятно удивился я.

— А ты думал? — усмехнулся на ходу Афанасий, — Я в город не от…

Он замолк и некоторое время мы шли молча. Спутник мой засунул руки в карманы блузы, и начал было что-то насвистывать.

— А каторга, это таколе дело, — тягуче сказал солдат, сплёвывая на землю, — никому не пожелаю! Хотя не то, что мы сильно лучше живём…

— Война уже закончилась, — подбадривая, сказал я ему.

— Ну! — усмехнулся Афанасий, — Толку-то? Это здесь, в Европе… но и не так, чтобы совсем.

Киваю согласно, ситуация и правда странная. Германия капитулировала, но немецкие части кое-где по-прежнему стоят на территории победителей.

В колониях боевые действия и вовсе продолжаются. Некоторые из них имеют толику самостоятельности, и вот здесь открывается простор для маневра. Ма-ахонький…

… но прибавить сюда передел частной собственности, который (как я полагаю) происходит под шумок, и всё становится очень интересно.

Попутно восстанавливаются и наращиваются арсеналы, чтобы разговаривать с побеждёнными с позиции силы, выторговывая себе более выгодные условия. Впрочем, полагаю, и с союзниками…

Звучит это странно, но если знать, что американские дивизии за каким-то чёртом продолжают прибывать на континент, то становится намного интересней. Они, почти не участвовавшие в войне, решили откусить свой кусок пирога и стать основными выгодоприобретателями. Соответственно, те же французы и британцы вынуждены держать свои войска в тонусе.