– Ничто, - возразил князь.
– Млад годами, да востер умом. Да и так ли он млад? Ему уже двадцать с изрядным гаком.

Епифан Кореев раздул ноздри - рад был такому повороту. Афанасий Ильич, напротив, ещё более расстроился. Ибо, как ему предвиделось, никакого возвышения теперь ему не видать, и по справедливости - московский провал был его провалом. Когда настала пора боярам расходиться, Афанасий Ильич, привлекая внимание своей звучной медленной речью, сказал:

– Хочу, бояре, повиниться перед вами за то, что не упросил московитов не затевать с нами брани.

– Как бы ты их упросил?
– откликнулся кто-то.

– Был один выход - отдать им Лопасню обратно.

Засопели бояре - не по сердцу им такое! Павел Соробич, яростный противник Москвы, крикнул:

– Это что же - крепошть - коту под хвошт?

– Ты, Афанасий Ильич, не белены ли объелся?
– подхватил Софоний Алтыкулачевич. Епифан Кореев ввернул:

– Не нашему князю пасть в ножки Дмитрею Московскому!
– и победоносно посмотрел на Афанасия Ильича.

Дьяк дочитал по-скорому жалованную грамоту, и князь вручил её отцу игумену Арсению. Тот прочувственно сказал:

– Брате во Христе! Я и мои иноки не забудут милости государя Ольга Ивановича, и в сей грозный час проявим ещё большее усердие перед Господом Богом. Да умилостивим Его простить нам грехи наши тяжкие...

Зашелестели рукава шуб - думцы крестились. Выходили с громким говором, с желанием поскорее исполнить указания любимого князя.

В сенях бояре задержались - обсудить, получше уяснить, что произошло. Пищи для ума немало: это решимость Москвы, это новая расстановка сил в думе. Мнутся под предлогом, что лошади закладываются в санные повозки, хотя возки давно уже заложены и кучера наготове. Переговариваются и ревниво поглядывают на дверь палаты - выйдет ли оттуда слуга. Олег Иванович имел привычку позвать кого-то к себе уже после думы. И тем как бы выделял. Лестно быть позванным к князю для отдельной беседы, может быть, более важной, чем общедумский разговор.

Как пчелы летят на цветок за взятком, так и думцы неотвратимо тянутся к Олегу Ивановичу. Только ли потому, что он дает им вотчины? Нет. Все князья обеспечивают вотчинами бояр, но не ко всем тянутся. Ангельский характер? Нет, характер его сложен, в нем уживаются добросердечие с гневливостью, великодушие с мстительностью.

С детства, сурового и сиротского, тревожным облаком витает над Олегом загадка, и тайна окутывает его личность, - эта загадочность, видно, и тянет к нему людей. (Не подозревали, что Олег станет неразгаданным и в памяти потомков.) А может быть, все объясняется проще: бояре не раз уже убеждались в удачливости князя, они видели и чувствовали - ему по силам возрождение былого могущества Рязанского княжества.

Дверь отворилась, слуга позвал Епифана Кореева и Афанасия Ильича. Афанасий Ильич от неожиданности приподнял брови да так, недоуменно и вопросительно оглядываясь, пошел в палату - но только не впереди Епифана, как было бы ещё вчера, а позади. Епифан же, весело поглядывая исподлобья, прошел уверенно и расправив плечи, как свой и к себе.

Князь указал обоим на лавку. Афанасий Ильич так и не мог справиться с собой - выражение недоумения словно бы застыло на его породистом лице. И не было в его позе ни прежней осанистости, ни важности. Он выглядел надломленным.

Но Олег Иванович ценил этого боярина. Он был прям и честен, имел особенный взгляд на расстановку сил на Руси. По мнению Афанасия, на Руси произошло окончательное перераспределение сил, и Москва вышла вперед надолго, может быть, навсегда. Ей помогает сам Бог, питающий её энергией духа и мыслей. Потому-то именно Москву избрал для своего местожительства митрополит, некогда пребывавший во Владимире. Москва успешно соперничает и с Суздалем, и с Тверью, даже и щелкает по носу могущественного Ольгерда Литовского, когда тот пытается завоевать её. Силы её, на диво, бьют родниковыми ключами, видно, из самого сердца земли-матушки...

Эвон, как Москва расстроилась! Какое кишение на её торгах! И во всей её земле со времен Калиты изведены разбой и воровство... "Мы, рязанцы, ещё диковатые...
– порой говаривал Афанасий Ильич.
– Лезем из кожи, чтоб показать, какие мы дерзкие, независимые и умные... Но куда разумнее было бы побрататься с нашими соседями, кое в чем порой и уступить да тянуться следком за ними..."

– Что ж, Афанасий Ильич, - обратился к нему князь.
– Неужто ты всерьез за то, чтобы вернуть крепость без боя?

– Боюсь, княже, что силы у нас с Москвой неравные...

– Но можем ли мы отдать им нашу же крепость? Унижение нам к лицу ли?...

– Унижение-то не к лицу...

– То-то же, - перебил князь.
– Рязань вот уже семьдесят лет кипит и перекипает от возмущения на Москву. Нельзя, чтобы отдать.

– Нельзя, - окончательно отступился Афанасий Ильич.

– А теперь, Афанасий Ильич, ступай. Не обессудь, что не посылаю тебя старшим в Сарай. Ты сделал все, что мог, и может, не твоя вина, что не удалось замириться. Но удача ушла от тебя, и нам нужны новые люди. Иди.