Таких кукольник Гудвин из переулка Фейр звал «манерниками» – эти кукловоды забывали о том, что они никакие не актеры, что пьесу должны показывать вовсе не они, а их куклы. Чем кукловод неприметнее, считал Гудвин, – тем лучше. Что касается Шапиро, то он привлекал слишком много внимания к самому себе. Маяча над балаганчиком и дергаясь, словно в предсмертных конвульсиях, он разрушал атмосферу происходящего на своей сцене. Ну а зритель… зритель хоть обычно и слеп, когда дело касается нитей, но даже такой близорукий болван, как он, этот зритель, в какой-то момент поймет: это просто театр, все не по-настоящему… И осознав это, зритель прекратит верить и сопереживать – он начнет гадать: а как там все устроено и что именно человек с крестовинами-вагами делает со своими пальцами, чтобы кукла наклонилась или опустила голову? И вот уже никого не волнует история, которую показывают деревянные актеры…

Манерники не понимали этого, в них погибали гении подмосток, их амбиции требовали признания, а лица – взглядов.

Гудвин же был из «скрытников» или «закулисников» – из тех, кого не видно за ширмой-падугой. Из тех, кто манипулирует и управляет куклами незаметно, ведь если их или крестовины в их руках заметят, все представление провалится.

Поэтому Гудвин глядел на Шапиро и его кукол с нескрываемым презрением. В его глазах тот уже провалился – он делал все неправильно.

Наблюдая за тем, как Шапиро крутит ручку и задники сменяются, Гудвин поморщился под своей маской.

– Я даже отсюда вижу, что фоны потрескавшиеся и дряхлые. Стоило их подкрасить, Шапиро…

Гудвин оглядел зрителей, ожидая, что сейчас и дети, и взрослые начнут тыкать пальцами и смеяться, указывая этому наглецу-манернику на все его недоработки, но с раздражением отметил лишь улыбки на раскрасневшихся от холода лицах и восхищенно взирающие на представление глаза.

«Видимо, у них всех беда со зрением, а очки они забыли дома. Но, быть может, там, где их подвели глаза, их уши явят им суть шарлатанства Шапиро?»

– Хм… так я и думал… – проворчал Гудвин, с презрением слушая очередную заигравшую мелодию, как только декорации переменились. – Музыка повторяется! Плохой пюпитр – очень плохой пюпитр… Он не удосужился написать музыку отдельно к каждой из сцен. Повторы – признак бездарности и дурачины! Верх непрофессионализма…

Но и повторяющиеся мелодии нисколько не смутили зрителей.

«Ну что за непритязательная публика? – возмутился кукольник Гудвин. – Не видят, не слышат. Что ж, ладно. Но что они скажут о сценарии? Плохую пьесу от хорошей отличит даже пьяная крыса из портового кабака…»

– Бездарно, – заметил Гудвин. – Никчемная пьеска. Глупые реплики. Лишние персонажи…

Он повернул голову и ткнул тростью стоявшего рядом пухлого мальчика, завороженно следившего за представлением.

– Эй ты, толстяк!

Мальчик недоуменно обернулся к окликнувшему его господину и вздрогнул – настолько жутко тот выглядел.

– Тебе нравится это глупое представление?

– Что?

– Представление нравится, толстяк? Отвечай.

Мальчик открыл рот, но не для того, чтобы ответить. Губы его задрожали, и он заплакал.

– Вот и я говорю: гадость. Шапиро – бездарь и картонщик, каких поискать. Знаешь, что я говорю о таких, толстяк? Я говорю о таких: «Фу!» Он что, не понимает, как глупо выглядит? Неужели он полагает, что никто не видит: Маленький Джек и Боб-хромоножка исполняют одну и ту же роль – без какой-либо из этих кукол пьеса бы только выиграла. Да и Крампус заметно переигрывает. Ты согласен?

Мальчик, вытирая слезы кулачками, скрылся в толпе, торопясь сбежать от этого злого господина.

Ну а кукольник Гудвин продолжил негодовать:

– Так испортить «Мешок Крампуса»… Ну ничего, Шапиро, я преподам тебе несколько уроков кукольного мастерства и цеховых манер. Что?! – воскликнул он вдруг. – Вы видели?! Нет, ну вы видели?! Он задел сундук! Задел локтем сундук!..

***

Колеса скрипели. Мистер Шапиро вошел в Заплатный переулок.

Кукловод больше не походил на того великолепного господина, который каких-то полчаса назад давал представление на праздничной ярмарке. Цилиндр-башня исчез в сундуке, как и маска. От театрального образа остались лишь длинные, торчащие в стороны усы. Вся таинственность господина Шапиро развеялась, стоило лишь переменить костюм. Теперь это был обычный человек в залатанном пальто, дырявом шарфе и засаленном котелке. Озябшие руки в перчатках-митенках сжимали ручку сундука на колесах, пухлый нос раскраснелся, на синих губах был снег.

Он кряхтел и морщился, из горла лез сухой кашель.

Представление имело определенный успех, но это была лишь первая постановка из тех, что он запланировал. На очереди – Скверный сквер, где располагалась одна из самых больших ярмарок в Тремпл-Толл. А после него – Пыльная площадь, Поваренная, Чемоданная и Неми-Дрё.

Если все пройдет как надо, то денег хватит, чтобы незадолго перед полуночью дать представление в самом пассаже Грюммлера – кукловод знал, что его туда пустят только в том случае, если он преподнесет парочку подарков господину смотрителю пассажа и тамошнему полицейскому.