— И что же?

— Имя вашего информатора и Татьяны Сажиной нигде не должно фигурировать, а также название нашей компании.

— Когда дойдет до полиции и прокуратуры…

— Это уже будет совсем другая история, — натянуто улыбнулся я.

— Хорошо. Договорились. Сюжет пустим сегодня в прайм-тайм.

— И еще. Не твоего поля ягодка, но все же. В известной на всю Москву сети медицинских центров «Мать и дитя» берут взятки и подтасовывают анализы, до такой степени, что даже могут состряпать мнимую беременность. Фигурирует все та же семья Разумовских. На руку дали некой Элеоноре Карловне Либерман.

— О! Это то, что нужно! Мы как раз делаем сюжет о…

— Юрий Александрович, — взмолился я.

— Пардон, не сдержался.

— Ну все, работайте.

И маховик со страшной силой закрутился, завертелся. Уже на следующее утро, просматривая новости и попивая кофе, я узнал, что Алину, Коваля и Третьяка арестовали, вменяя им вину сразу по нескольким статьям. Разумовский ночью пытался бежать из страны, но его накрыли прямо в аэропорту. Оказывается, помимо общеизвестных дел, он наворотил себе еще лет на двадцать заключения в местах, не столь отдаленных с конфискацией имущества.

Ближе к обеду мне позвонила истерично вопящая Инга Разумовская, обвиняя меня во всех смертных грехах. Видите ли, дочь ее передознулась и попыталась отдать Богу душу. Вот только ничего не вышло, и теперь любимое чадо загремело в психушку.

— Ну и чего вы от меня хотите? — со вздохом спросил я.

— Помоги вытащить ее оттуда, Марк! Наши счета заблокированы, Саша в изоляторе, я схожу с ума.

— Ну так сходите, кто вам не дает?

— Ты… ты собираешься помогать нам или нет? — как резанная заверезжала женщина.

— Нет, — спокойно ответил я, — еще что-то?

— Да пошел ты! Щенок! Молокосос! Недомерок! Гребаный сосунок! Чтоб вы все там сдохли, твари! Вы еще пожалеете, что связались с Разумовскими! Вы все горько пожалеете!!!

Но я не дослушал, а просто отключился. Далее уделил пару часов следователям, а затем вернулся домой и принялся методично приводить себя в порядок, по пути заказывая букет белоснежных роз и дорогую коробку конфет ручной работы. Теперь, когда все было расставлено по своим местам, пора было возвращать свою Таню.

Но, если бы было все так просто, верно?

Уже перед самым выходом мой телефон зазвонил опять. Это был Костя — один из парней, что пас Таню. Вызов принял незамедлительно.

— Слушаю.

— Марк, мы ее потеряли.

— Как? Где? — и я весь покрылся коркой льда, вспоминая недавние выкрики Разумовской.

— Она вышла в парк на прогулку. Затем зашла за билетом на колесо обозрения, купила его и отправилась в уборную. Спустя пять минут Федор проверил туалет, но ее там не было. Короче, она нас спалила, по всей видимости. Мы бросились на улицу, но увидели только, как она садится в черный автомобиль. Марку и госномер узнали. Пробиваем.

— Да как вы могли так налажать? — закричал я, приходя в ужас от страха, который меня обуял, — Найдите мне ее! Немедленно, черт возьми!

— Будет сделано.

И отключился. А я в панике заметался по квартире, не понимая, за что схватиться в первую очередь. Долгие минуты варился в кипятке всевозможных кошмарных предположений. Пару раз набрал Ингу Разумовскую, но та не взяла трубку. А потом вздрогнул, когда одновременно ожил телефон и домофон.

Принял вызов и потопал в прихожую. Х-м-м, а вот и дорогой папа пожаловал…

— Да, Костя, ну что там?

— Машинка принадлежит некой Толмацкой Арине Александровне.

— Фух! — облегченно выдохнул я, — Отбой!

— Точно?

— Да. Теперь просто найдите мне, куда она поехала, дальше я сам.

И открыл входную дверь своему родителю:

— Ну, здравствуй, папа.

— Виноват, — отчеканил тот, — приехал просить прощения.

— Не у меня его просить надо, отец.

— Я знаю.

Что-ж, теперь бы только найти ту, перед которой мы оба должны извиняться, вымаливая снисхождение и право на второй шанс.

— Зайду? — спрашивает отец.

— Зайди, — вздыхаю я и снова возвращаюсь в гостиную, в ожидании поглядывая на молчащий телефон.

— Собрался куда?

— К Тане.

— М-м, а я думал, что ты раньше лыжи намылишь.

— Намылишь тут с тобой, — кинул я в его сторону недовольный и осуждающий взгляд.

— Марк, не надо губы дуть. В своей жизни я всегда предпочитал верить фактам. Моя вина только в том, что, в данном конкретном случае, я их не захотел проверять так дотошно, как сделал это ты. У меня не было на то причин.