Даггер!!!

Руки лагерного ветерана безвольно опустились. Никаких шансов на спасение. Все кончено! Сейчас они присоединятся к Солу, растерзанному несколькими минутами ранее… Старик закрыл глаза, чтобы не видеть дьявольский, обжигающий взгляд зверя, и принялся торопливо бормотать про себя самую действенную из известных ему молитв, с ужасом ожидая броска и смыкания клыков, рвущих плоть в клочья… Он дочитал молитву до конца и принялся читать ее во второй раз.

А броска все не было.

Странно.

Корнеич дочитал молитву и осторожно приоткрыл один глаз. И обмер – даггер исчез! Этого не могло быть, этого просто быть не могло, и тем не менее… Первой опомнилась девушка. Старик с трудом двинулся за ней на непослушных, подламывающихся ногах – только бы не оставаться в одиночестве. Когда они добрели по извилистому коридору до места, где проход расширялся своеобразным раструбом, впуская изрядные порции дневного света, Корнеич судорожно вцепился в руку Иры.

Молча показал влево. На каменной осыпи у самой стены лежала бездыханная туша огромного даггера с вывалившимся языком и развороченной грудной клеткой. Рядом, ближе к ним, валялся округлый окровавленный комок с оборванными веревочками сосудов.

Сердце!

Корнеич даже побоялся представить себе исчадие, способное проделать подобное с даггером, который до сего дня был для старика высшим пределом мощи и свирепости. Лагерный ветеран с опаской ощупал окрестности взглядом, понимая, что где-то неподалеку обязательно должны валяться останки Сола или хотя бы лужа крови… Однако взгляд выхватывал лишь каменные валуны. Ни остатков тела, ни лужи нигде не было. Старик и девушка двинулись было дальше, и тут услышали… голоса. И они приближались! Корнеич потянул Иру за рукав, увлекая в глубокую расселину.

Когда в проходе появились двое в оранжевых комбинезонах надсмотрщиков, беглецы уже настолько вползли в глубь трещины, что разглядеть их, войдя со света, было никак не возможно.

Впрочем, вошедшим было не до поисков. Они остолбенели, наткнувшись на растерзанного даггера.

– О, Дромм!.. – потрясенно выдавил из себя один из оластеров. – Этого не может быть! Если такое проделали беглецы… то они сущие демоны! А если нет… Миаллз…

Второй оластер наклонился и поднял окровавленный комок.

– Выдрано, как заноза… мешавшая умереть… Именно вырвано, Закк… Нигде нет ни одного следа зубов… Это не зверь сделал, Закк. Это человек.

– Человек? – вопросительно пробормотал первый. – Не хотел бы я встречаться с таким человеком… лучше уж со зверем. Что ты там говорил мне о перспективе упасть в грязь с перегрызенным горлом?.. Скорее уж – с вырванным кадыком.

– Я и говорю, Закк, все зло от земов… – второй с остервенением зашвырнул сердце в глубь коридора. – Идем. С меня хватит. Я, конечно, их ненавижу… Наверное, это цель моей жизни, ненавидеть земов. Но еще больше я хочу жить. Я люблю жить, мне это нравится очень. Идем. Никуда они не денутся с Тарсиса. Кто-нибудь их остановит. Не мы.

Оластеры оказались не такими уж безоглядными мстителями. По крайней мере эти двое.

Беглецы дождались, пока шаги ретировавшихся преследователей стихнут, и осторожно вылезли из своего убежища. Со всеми предосторожностями подкрались к самому выходу. И застыли на месте, окаменев. Дикий, леденящий крик! Сдавленный стон. Булькающие, захлебывающиеся звуки. И поверх всего – рычание ЗВЕРЯ, заглушившее даже сам шум борьбы…

Когда, спустя примерно четверть часа, свершилось чудо и явился Сол, целый, хотя не сказать чтобы невредимый, израненный, перемазанный кровью, – старик очень хотел задать ему несколько вопросов, и все порывался это сделать. Однако постоянно натыкался на сдерживающий взгляд Иры. Да и взгляд самого Сола, жуткий, остановившийся, не располагал к расспросам.

И тогда старик, наверное, чтобы отвлечься от последних событий, принялся рассказывать спутникам о своей жизни в молодости. Правда, при этом он почему-то постоянно скатывался на тему своего пристрастия к блюзам. И даже, прокашлявшись, тихонько запел:

– Падаю вновь в Тебя, пьяно-бездонную, чувства моргают сонно – с них опадает мох.

Палец мой исписал карту твою ладонную, только Судьбы черту дорисовать не смог…

Оборвав пение, Корнеич помолчал, вздыхая тяжко, и сказал:

– Так говорил Алексей Торхов… Это мой самый любимый, «Блюз медленно падающей звезды».

Помолчал и тихонько произнес:

– Соллар… Ира… я дальше не пойду. Оставьте меня здесь, как я хотел. Вам предстоит неблизкий путь. К чему вам обуза? А я уже на месте. Я умру свободным… А еще лучше – помогите. Убейте меня, чтоб избавить от лишних мучений. Неохота подыхать с голода и жажды. Я и так всю жизнь этим занимался.

Они переглянулись и, похоже, хотели сказать что-нибудь утешительное, обнадеживающее, но, заглянув в глаза старика, передумали. В глазах этих уже погасла половина света, а оставшаяся половина не желала цепляться за жизнь. За такую не желала.