Железная дорога – «чугунка» называла ее бабка Маша. Не знаю почему – может, рельсы раньше были чугунные, или еще по каким-то причинам. Но разъезд был для нас таким тайным местом: почему-то один поезд стоял, другой его пропускал, и когда поезд шел мимо, то помощник машиниста спускался на последнюю ступеньку и бросал так называемый жезл. Это такое довольно большое железное кольцо с ручкой. Начальник разъезда в красной фуражке держал жезл, и помощник машиниста подцеплял его и поезд проходил мимо. Зачем они бросали эти жезлы, и что они с ними потом дальше делали, было для меня тогда совершенно непонятно. Это уже когда немного подрос, понял что к чему. Я потом, может быть, расскажу.

Дед мой в это время служил в церкви, был священником. Хотя мало мне было в то время лет, наверное, года два-три. Я помню, как дед собирался на службу в церковь. Там он служил, одевался в соответствующие, мне казалось, такие удивительные одежды, которые просто моего деда превращали в какого-то необыкновенного человека. Старушки в платочках шли к нему, прикладывались к ручке и просили:

– Батюшка, помолись ради Христа за моего сыночка, чтобы на войне не убили.

Он их крестил, исповедовал, отпускал грехи и отпевал. Служил он много. Ранние службы, вечерняя молитва, обходы в праздники всех дворов. Нельзя пропустить ни одного. Крестьяне не поймут, чем они провинились, будут переживать. Упрекать в чем-то священника было не принято.

Но через некоторое время церковь закрыли. Это было уже, наверное, в 1937-м году. Закрыли нашу церковь, а деда моего арестовали. Продержали его под арестом месяц – два. Спас его комиссар, который знал, что дед мой никакой не потомственный священник, а был сиротой с Черниговщины – с Украины приехал на Рязанщину в Зарайск в 10 лет. Пристроили его в приют при церкви, и начинал он маленькой служкой. Потом подрос и постепенно стал помогать священнику алтарником, потом дьяконом, потом стал и священником. Арестовали. Когда забрали его, я не понимал почему, вся его жизнь была у всех на виду.

Когда деда выпустили (он всю жизнь помнил спасшего его комиссара, а бабушка Поля говорила, что Господь его спас), он жил в шалаше на речке Листвянка, а я ходил утром к нему. У него там очень было интересно, сколько и какой он за ночь поймает рыбки, особенно такие были вкусные пескари. Бабушка их жарила, яйцом заливала – это такое было объеденье.

Дед был, по-моему, человек очень способный. Все снасти свои делал сам. Поплавки у него были хорошие, и нам ребятам, очень хотелось у него эти поплавки-то и каким-то образом утащить. Почему он жил на речке, потом я понял, он жил там, потому что боялся второго ареста. Хотя никакой он не был противник советской власти.

Отец мой в это время учился в Москве в институте, приезжал на каникулы, а мама с двумя детьми у отца жила в деревне и работала иногда в колхозе, помогала собирать урожай, вязала снопы, работала на току. А отец мой избирался во время учебы депутатом Моссовета, играл на кларнете в студенческом ансамбле. Ну, и приезжал, естественно, на каникулы в деревню.

Церковь закрыли, и дед, Михаил Лаврентьевич, остался без работы, и ему надо было как-то пристраиваться. Пошел он молотобойцем в кузницу. Работа в кузнице молотобойцем тяжелая. Я приходил часто к нему в кузницу. Мне нравилось там все: эти меха, там надо их качать, дует воздух на угли, угли разгораются, горят, дым идет, пахнет углями и гарью в кузнице – но мне очень нравилось это. Этот запах дурманил мое воображение и кружил голову. Вот вытаскивает кузнец раскаленный какой-то кусок металла и таким маленьким молоточком стучит то по наковальне, то там, где нужно хорошо ударить. Он так «тук-тук» – и дед в это место кувалдой лупил «ах». Создавался такой перезвон: тук-тук-ах, тук-тук-ax. Дед был мужчина крепкий, и они там все делали для колхоза: ковали лошадей, чинили плуги, сохи, бороны, чего только они там не делали. Жнейки ремонтировали. Потом дед стал сам кузнецом – он очень быстро освоил это дело и был в кузнице уже не почетным, как говорится, не уважаемым батюшкой, святым отцом для всего прихода, а нужным для села человеком – кузнецом. Дед работал в кузнице, а я ходил к нему.

Однажды я очень обиделся, по-черному. Произошел этот случай, когда дед с помощником ремонтировали жнейку. Для ремонта надо было у жнейки повернуть лопасти, а когда лопасти проворачивают, ножи начинают ходить туда-сюда, туда-сюда. Лошадь тянет эту жнейку, лопасти подбирают траву, а здесь уже ее скашивают ножи, которые ходят. Ну и провернули они эту жнейку, а я тут вокруг крутился, и чуть ногу мне эта жнейка не отрезала. Дед, а у него была рукавица кожаная тяжелая, такая, что вообще – он мне по заднице как дал этой рукавицей и говорит: «Если я тебя еще раз здесь увижу, – говорит, – здесь, то ты у меня не такое получишь!». Я так обиделся, что вот уже много лет прошло, а я до сих пор его помню, этот его удар этой рукавицей. Все равно я ходил в кузницу. Мне очень хотелось сделать себе большой нож. Он мне потом больше ничего никогда не запрещал.

Родная-то бабушка София Успенская из потомственной церковной семьи умерла, когда маме было двенадцать лет. Деду пришлось жениться второй раз. Появилась у меня вторая бабушка – бабушка Поля. Родная бабушка умерла от рака груди. Пошла за мукой, открыла крышку ларя, нагнулась, а в это время крышка упала и поранила ей грудь. Образовалось уплотнение, которое перешло в злокачественную опухоль. А бабушка Поля при церкви раньше была. Церковь закрыли, деваться ей, в общем, некуда, и дед, нарушив православный закон, на ней женился. Она была очень добрая. Когда она полола – в грядках ходит, полет головой вниз. Я был мальчишка озорной – я разбегаюсь однажды, как на нее, как на лошадь, запрыгивал сзади верхом. Она: «Ой!» – так вскрикивала, но не ругалась, и разговаривала она всегда тихо и спокойно.

Другая родная бабушка, бабушка Маша, была совершенно неграмотная старушка. Она мне казалась старушкой еще тогда, когда она была еще совсем не старушка. Вышла она из зажиточной, крестьянской, старообрядческой семьи. У нее было пять братьев, и одна только у них была дочка – это моя бабушка Марья. Поскольку землю давали раньше только мужчинам, то у них земли было много, и она была богатой. Фамилия-то ее была такая старообрядческая. Ну, вот настало время, было ей лет 16, сосватали ее за молодого красивого человека, но не очень состоятельного – говорили, что он был из пензенских обнищавших дворян. Они купили дом в селе Александрово. Село Александрово окружали фруктовые сады, поля ржи, овса, проса и заливные луга.