Осенью 1945-го года ему было 33 года, а он уже крупным начальником стал. Он ездил в пролетке, вроде кареты, раньше возили начальника не на персональной машине, а на лошади. Ехать до управления всего ничего, но ему положен персональный кучер с лошадью. У этой пролетки поднимается кожаный верх. Когда дождик идет, кучер закроет, верх поднимет, и дождя нет, отец едет на работу. До работы 800 метров, но если положено пролетку, то к подъезду подавали. Сначала мы жили в квартире на втором этаже управления, а потом нам дали квартиру более комфортабельную, уютную.

На мясокомбинате работа художник из воинской части. Он рисовал этикетки для консервов, для бутылок. Образцы этих этикеток рассматривали на совете, чтобы вот так было написано, то-то нарисовано, чтобы все выдержанно было, и утверждали. Художник, молодой парень, у нас жил и заодно картину нам одну нарисовал: осенний лес, две фигуры идут по лесу. Известная репродукция, но я не знаю, кто нарисовал такой пейзаж. С правой стороны картины озеро, и по нему лебедь плывет. Слева красивый цветок. Красивая картина была. Расписал он на потолке плафон под лампочку, розетку нарисовал красочную, получилась, как будто она вылеплена из алебастра.

Отец начал руководить днем и ночью. Приходят вагоны, а если раньше простаивают вагоны, то штрафуют или вообще могут посадить в тюрьму, а их надо быстро разгрузить, он и мотался там. Грузчиков нет, надо мобилизовать всех сотрудников на разгрузку вагонов, у нас все на общественных началах. Комбинат расширялся, нужны материалы. В тайге выделили часть леса, у комбината лесосека. Лес пилили, сплавляли по Оби и обрабатывали. Отцу приходилось часто туда ездить, на эту лесосеку, и оттуда он привозил отличную стерлядь.

А нам надо было в школу идти, меня записали в четвертый класс, а и так из сельской школы, да еще, считай, первое полугодие пропустил. Пошел я в четвертый класс, учителя говорят:

– Что-то мы не поймем, вроде бы для четвертого класса он не дотягивает, а третьего у него вроде больше знаний, чем у наших учеников.

Потом начались диктанты серьезные, все по городской программе. Она отличалась от сельской, и поэтому посыпались у меня двойки, и грамотность закладывалась с детства. Я мог, например, в таком предложении «карета подъезжала к подъезду» налепить всякого: и без твердого знака «подезжала» написать. Учителя говорят:

– Да, он, наверное, не перейдет в следующий класс, наверное, может его пересадить в третий? А то он как-то вроде не тянет.

Мама пришла в школу, они с ней поговорили и решили: «Да ладно, пусть он учится в четвертом классе, тут осталось всего ничего». Четвероклассники по программе ушли вперед, а я полгода не учился. С математикой не было проблем, а с литературой и русским языком были, конечно, загвоздки.

Я так кое-как «доковылял» до конца года, и на следующий год опять пошел в четвертый класс. Поэтому я по сравнению с другими сверстниками на год вроде как должен оканчивать школу позже. Я уже рассказывал, какой у меня стресс произошел после гибели любимого человека моей учительницы, я ее очень жалел, и старался хорошо учиться.

Так и здесь, я уже начал работать над собой серьезно, а мама за этим присматривала. И когда уже пришел на следующий год в четвертый класс, начал программу с нуля. От этих хвостов избавился. Стали у меня четверки, пятерки. Почему-то меня классным организатором учительница назначила.

Мне надо учиться, как следует, не отвлекаться, а она мне еще повесила общественную заботу. Классный организатор – это вроде старост в классе – дали мне дисциплинарный журнал, в этом журнале я должен всех записывать, кто плохо себя ведет, на уроках разговаривает. Такие были порядки.

Школа меня поразила этими своими порядками. Классная руководительница всегда говорила:

– Вы должны войти в школу или, если на улице директора увидите или преподавателя, вы должны снять шапку, поклониться, сказать: «Здравствуйте, Павел Иванович» или как-то, вежливо, и потом только одеть шапку. В школе шапку сразу снимать надо, старшим не грубить». Так нас учили хорошим манерам.

Дали мне дисциплинарный журнал и записывай. Как же я должен записывать? Я кого-нибудь запишу, выйду из школы, а у нас такая публика училась, что они с уличной шпаной тесно связаны были. Попробуй я кого-нибудь запиши, мне так накостыляют, да и пытались накостылять, что мало не покажется.

В классе тоже шпана была, что учебник положишь в парту, а один из них проползет и учебник украдет и все. А потом ты будешь по чему учиться? Нету. Еще другой пример: одно время в нашем четвертом классе был учитель-инвалид, с войны пришел без ноги.

Немного отступлю от воспоминаний и вернусь в 2013 год. Недавно меня поразила передача по телевизору у ведущего Малахова. Разбили лицо учителю вдребезги и совершенно серьезно обсуждают: правильно поступил или неправильно этот великовозрастный идиот ученик Данила. Данилу этого надо от чего-то спасать, который лупил своего учителя. Где это видано было у нас в то время, чтобы учителя кто-то пальцем тронул? Никогда. Даже уму это непостижимо. Тогда наш учитель пришел с войны, хромой, с палкой, добрейший человек не мог на детей влиять, строгости не хватало. Вот никто ничего не учил.